Заговор против маршалов. Книга 1
Шрифт:
Подняв на каски очки, мотоциклисты в кожаных куртках уже неслись по мокрому шоссе мимо колышков, к которым были подвязаны черные перезимовавшие лозы. Толпа на раскисших обочинах с визгом и хохотом шарахалась от холодных брызг. На площадях возле ратуш стояли бочки с рейнским вином. В кипящих чанах поспевали сосиски. Девы в вязаных шапочках и пестрых передничках забрасывали солдат подснежниками. Местные штурмовики обеспечивали порядок. Выбросив руки, кричали: «Хайль!» Бургомистры в последний раз пробегали глазами торжественные речи. Но моторизованные колонны продвигались без остановок.
За полчаса до начала операции поступил приказ: в случае появления французских войск боя не принимать и немедленно отступить на свою территорию.
Пока кругом были только свои. В небе кружили эскадрильи «юнкерсов» и «мессершмиттов». Офицеры в закрытых «хорьхах» и «опелях» облегченно перевели дух. Пехотные полки, зенитчики и авиационные части беспрепятственно вступили в Кельн, бронетанковые части — в Майнц и Франкфурт-на-Майне.
В журналистском клубе раздавали долгожданный меморандум.
— Не волнуйтесь, господа,— успокаивал уполномоченный по печати Дитрих.— Хватит на всех.
Основная вина возлагалась на Францию, которая первой нарушила локарнские обязательства, подписав договор с Советским Союзом. Тем не менее германское правительство заявляло о своей готовности заключить с Францией и Бельгией пакт о ненападении сроком на двадцать пять лет. Мирные заверения занимали добрую половину текста: предложение воздушного пакта, даже возвращение в Лигу Наций, «если вопросы о колониальном равенстве и об отделении пакта Лиги Наций от Версальского договора станут предметом дружественных переговоров».
— Только начал в Европе и уже лезет в Африку,— ухватил самую суть Уолтер Ширер.— Не с Абиссинии началась мировая война. С поджога рейхстага. Нас ждут веселенькие деньки.
Забрав свои десять марок, он поехал в оперу Кролля, дабы загодя занять место в ложе прессы. Пригласительный билет, полученный в министерстве пропаганды, лежал у него в кармане.
— Речь фюрера будет транслироваться по радио на весь мир! — оповестил Дитрих.
Для тех, кому отказали в билете, это было слабое утешение. Каждый мечтал быть причисленным к избранным. Суетное стремление, обостренное тайным воздействием чужой и враждебной среды. Опасный газ ее проникал даже сквозь фильтры неприятия, незаметно смещая акценты. Не у всех, но у многих. Молотом по наковальне била в виски звенящая мысль, что именно здесь, в столице «тысячелетнего рейха», выковывается завтрашний день мира; сверкающий сталью и ужасом, в дыме и пламени. Минуя критические барьеры рассудка, тотальная пропаганда вползала в глаза и уши. Неподконтрольно претерпевала метаморфозы податливая глина инстинкта. За партиями стоят определенные группировки, за движением — аморфная масса. Логика и рассудок — выкрутасы мирового еврейства. Толпой управляет священный инстинкт. Четко организованные пространства цвета: красное, белое, черное. Броскость плаката, сведенного к примитиву. Хлесткая доходчивость лозунга, вбиваемого в голову повсеместно и ежечасно. Газеты, радио, транспаранты, афиши, спичечные коробки и картонки в пивной — всюду одни и те же комбинации ненароком заученных слов. Просочившись внутрь, они и возникали изнутри при случайном взгляде, при беглой ассоциации. Словно непроизвольный отклик души, сдавленной твердеющей коркой. Первозданную глину ожгло огнем. Огненный знак — знак движения. Факельцуги, парады, армейский строй.
«Один рейх, один народ, один вождь!»
И ясен прямой путь, и проста конечная цель, сведенная к тотальной единице: Европа, Мир, Вселенная!
Нет цели светлей и желаннее: В осколки весь мир разобьем! Сегодня мы правим Германией, А завтра всю землю возьмем.
Ангельские личики умытых, прилизанных мальчуганов в коротких штанишках, с кинжалами на бедре. Высокий, солирующий в солнечное небо дискант: «Герма-а-а-а-ни-и-е-е-е-й»...
И слезы умиления на глазах.
И уже берут, берут. Под бой барабанов на трехцветной перевязи. Под грохот оркестров. Под украденную мелодию:
Когда граната рвется, От счастья сердце бьется!..
Шаг, шаг, шаг. Равнение голов. Согласованный взлет барабанных палочек.
Медсестры в форменных пелеринах — строем. Горняки в черных мундирах — шеренгами. Девушки в одинаковых блузах — в ногу.
Флюиды экзальтации атмосферным электричеством растекались по воздуху.
Цепи «трехслойной» охраны: полиция, штурмовые отряды, СС — взяли в кольцо оперный театр. Обезображенный пожаром старый парламент — отсюда до него было метров триста — сиротливо просвечивал арматурой прогоревшего купола. В ту достопамятную ночь Геринг пошутил, что опера важнее рейхстага, и сбылось по слову его. К ремонту так и не приступили. Поговаривали, что гауляйтер столицы Геббельс собирается перенести на новое место памятник Бисмарку вместе с сопровождающими фигурами: дородной Германией, Атласом и Зигфридом, что тяжким млатом ковал неустанно государственный меч.
Охрана стояла по всему маршруту, которым должен был проследовать сопровождаемый мотоциклистами открытый кабриолет вождя. Это была его счастливая выдумка, по сей день вызывавшая восторженный трепет. На тротуарах негде было повернуться. За спинами рослых эсэсовцев стояли сбитые в плотные отряды бойцы трудового фронта, трамвайные кондукторы, немецкие девушки и прочие представители корпораций. Неорганизованная публика, заполнив промежутки, была отжата к стенам домов. Прорваться на Вильгельмштрассе, Унтер ден Линден или ведущую к опере аллею за Бранденбургскими воротами почитали за счастье. Только бы увидеть его , хоть одним глазком! Бросить букет, выкрикнуть здравицу. Находились и простаки, чаявшие вручить прошение. Бывали случаи, когда какой-нибудь истеричке с цветочками удавалось пролезть через оцепление. Один старик даже выскочил на дорогу и сунул- таки письмо бдительному адъютанту. Эпизод попал в кинохронику. Весь рейх пришел в умиление, хотя кое- кому крепко надавали по шее. Словом, незапланированные инциденты были нежелательны. Агенты в штатском нервно поглядывали по сторонам.
«Каждому свое». Старый девиз прусского ордена Черного Орла незримо витал и над бывшим Королевским театром. Проверка документов следовала на каждом шагу. Режимный порядок включал в себя неукоснительную регламентацию.
За полчаса до начала действа театральный зал заполнили депутаты и гости. Видные промышленники, чиновники министерств и партийные функционеры заняли кресла в партере. Правое крыло первого яруса заполнили генералы и адмиралы. Все явились в парадной форме и при полных регалиях. Депутаты в подавляющем большинстве тоже были в мундирах различных ведомств. Преобладали коричневые рубашки штурмовиков и черные с серебром френчи эсэсовцев. С выборами было покончено. Нынешние законодатели империи назначались приказом фюрера и получали жалованье из партийной кассы.
Дипломатический корпус расположился в ложах бельэтажа. В верхние ярусы пропускали по гостевым билетам. Там же находилась и иностранная пресса. Почти все места, отведенные дипломатам, были заняты. Отсутствие послов Франции, Англии, Советского Союза и Польши сразу бросалось в глаза. Чехословацкий посланник Войтех Мастный, однако, на обструкцию не решился.
На сцене, где распластала длинные крылья птица с крючковатым крестом, возвышались правительственные скамьи.
Предгрозовое затишье пронзил визгливый возглас: «Фюрер!» Из оркестровой ямы грянул марш. Грохот откидных сидений и стук каблуков слились с барабанным боем. Рейхстаг приветствовал Гитлера громом Вотана. Под рев троекратного «хайль!» сопровождаемый Гессом и Герингом, он пересек сцену; повернувшись к залу, вскинул руку к плечу. На нем были сапоги, подпоясанную солдатским ремнем блузу штурмовика скромно украшал «Железный крест».