Заговор против маршалов. Книга 1
Шрифт:
Стоя рядом с Анной Михайловной, Бухарин по- детски радовался празднику. Солнечный жар и бодрящий холодок, набегавший с облачной тенью, были равно приятны. И музыка, и ликующая разноголосица, и надувавший алые полотнища шальной ветерок.
Какой-то малыш выпустил синий воздушный шар, и его понесло в восходящих потоках над площадью, где уже лязгали гусеницы тягачей моторизованной артиллерии.
Родился Юрочка, жить хотелось долго и счастливо (сорок семь — вовсе не старость) и подмывала здоровая жажда увидеть, осмыслить, выразить. Вспыхивали и угасали идеи, возникали планы, один другого заманчивее: и на Памир съездить хотелось, и
Вернувшись в Москву, Бухарин сразу позвонил Сталину и чуть не со слезами просил его, пока не поздно, забрать архив. Расходы на новую командировку фактически покрывали мизерную разницу в ценах.
— Чего ты так волнуешься, Николай? Не надо волноваться и торопиться не надо. Вот увидишь, они пойдут на уступки.— Сталин не только не выразил неудовольствия, что сделка осталась незавершенной, но, напротив, был на удивление мягок и терпелив и даже как будто доволен.
О чем бы ни размышлял Николай Иванович, глаза его невольно устремлялись туда, на левое крыло одетой розовым камнем гробницы.
В какой-то момент — на размеченную линиями брусчатку как раз вступали автоплатформы с прожекторами, звукоулавливателями и длинноствольными зенитками — ему показалось, что Сталин, будто почувствовав взгляд, смотрит теперь в его, Бухарина, сторону.
Дальнейшее происходило, как под стеклянным колпаком, откуда выкачали воздух. Поле зрения сошлось в неимоверной узости конуса, и настала полная глухота.
Сталин отвернулся, пройдясь вдоль стенки, глянул куда-то, и к нему тут же подскочила фигура в малиновой фуражке. По охране сверху вниз пробежало легчай-. шее шевеление, и вот уже кто-то в белом с голубыми, как небо, петлицами пробирается через толпу.
«Сейчас меня возьмут»,— с мертвым спокойствием подумал, а может, и сказал Бухарин. Наверное, все же сказал, потому что Аня то ли вскрикнула, то ли тоже подумала: « Нет!»
— Николай Иванович! — охранник отдал честь.— Товарищ Сталин просит вас подняться на трибуну. Ваше место там.
Многоголосица и яростные краски дня проступали как бы из потустороннего далека, когда Бухарин уже стоял над задымленной площадью, затерявшись во втором или третьем ряду. Низринутый и вновь возвращенный капризом тирана, он не чувствовал ни облегчения, ни благодарности. Унижен, выжат до последней капли, вдавлен в землю тяжелым катком — такое примерно было его ощущение.
— Здравствуйте, Николай Иванович,— заметил Бухарина Тухачевский,— рад видеть вас в добром здравии.
С грохотом проползала стальная лавина: малые плавающие танкетки, легкие БТ, средние Т-26, тяжелые Т-35. Люки круглых, огороженных сзади башен были откинуты. Командиры экипажей — ладонь возле шлема — проплывали в сизой пелене. Слитые с машиной, суровые и непонятные, как бронированные кентавры.
— Какая все-таки силища! — Егоров наклонился к самому уху Тухачевского.— С каждым годом все заметнее рост.
Михаил Николаевич одобрительно кивнул. Начальник генштаба давно и прочно связал себя с высокими покровителями, но отношения, невзирая на частые столкновения, сохранялись добрые, почти товарищеские. Стоявшие рядом Буденный и первый замнаркома Гамарник с такой же растроганной, почти отеческой улыбкой наблюдали за прохождением танков. По- своему понимая роль отдельных родов войск в современной войне и чуть ли не с боем отстаивая свою точку зрения, каждый откровенно гордился и выправкой бойцов, и могучей техникой. Даже танкам порадовались. Снисходительно и не без задней мысли, наверное, но порадовались. Что ж, и на том спасибо.
Тухачевского коробило от восторженных восклицаний в честь красной конницы и ее знаменитых «ростовчанок». Ему так и не удалось пересадить лихих рубак на бронеавтомобиль. Почти четыре года пропали зазря, и то, что Красная Армия все-таки стала такой, как она есть, достигнуто в неимоверной борьбе. Не благодаря новоявленному «создателю», а вопреки ему. Пойдя со скрипом на перевооружение, после того как дважды отверг предложенный план, Сталин по-прежнему благоволит к «стакавам», старым кавалеристам. Самоубийственный тезис об особой маневренности конницы кошмарным призраком витает и в генштабе, и в наркомате. Якира и Уборевича чуть не силком принудили выставить на маневры кавалерийские части. Неужели все еще не ясно, что танки и штурмовая авиация за несколько минут превратят орду ошалевших всадников в кровавое месиво? С кем они будут рубиться своими допотопными шашками? С танкистами, защищенными толстой броней? Лошади против стосильных моторов, пушек и пулеметов, объединенных в скоростную крепость,— абсурд.
Трудно поверить, что тут можно добросовестно заблуждаться. Ворошилов и тот понимает, хоть и маневрирует, как паяц, держа нос по ветру. И невинность соблюсти, и капитал приобрести. Но ведь так не бывает...
Еще не развеялась гарь и не отгремели гусеницы, когда различилось нарастающее гудение моторов. Вырвавшись из-за башенок Исторического музея и враз заполнив собою небо, пронеслись самолеты. Сверху их накрывала вторая волна, вознося над столицей имя вождя. На трибунах зааплодировали. Принято было считать, что Сталин, помимо прочих обязанностей, особо шефствует над военно-воздушным флотом.
За регулярными частями промаршировали отряды вооруженных рабочих. В шлемах, поротно, держа на плече древко с красным флажком, бодро протопали пионеры. Физкультурники с голой грудью прошли, выжимая пудовые гири. Их сменили крепенькие девчата в коротких трусиках и, наконец, хлынуло половодье демонстрации. От Ленинского музея до Лобного места возле Василия Блаженного и далее, двумя рукавами к реке, древняя площадь расцвела кумачом. Закачались над морем голов неисчислимые портреты и всяческие диковины на высоких платформах и длинных шестах.
В колонне автозаводцев катили сделанный в натуральную величину макет новорожденного автомобиля.
«Лазаря пел: не успеть, мол, к Первомаю,— подумал Сталин.— Небось, загодя позаботился,— и с улыбкой кивнул Орджоникидзе: — Молодцы, хорошо».
Народному шествию — с детишками на плечах, с «Да здравствует!» и «Ура!» — не видно было конца. Все повторялось, умноженное в тысячах копий: портреты, лозунги, возгласы, младенцы на головах. Колонны напоминали параллельные ленты конвейера, с которого сходили одинаковые изделия. В едином взмахе взлетали, подобно шатунам, упитанные ляжки заводских спортсменок и, как рычаги, выскакивали вверх руки с флажками и ветками бумажных цветов.