Заговор против маршалов. Книга 1

Парнов Еремей Иудович

Диагноз полностью подтвердился: зарастание пле­вральных полостей, каверны в верхушках...

Отмытые от крови полушария доставили в институт мозга.

Газеты вышли в черных рамках. Хоронили по само­му высокому рангу, положенному вождям революции. На траурной вахте стояли члены Политбюро. Туха­чевскому — он был частым гостем в особняке Алексея Максимовича — выпало нести караул в одной команде с Ягодой. Поразило землистое лицо Генриха, отсутству­ющий, заторможенный взгляд. Он как-то весь опустил­ся и постарел за последние дни. Гимнастерка сидела

мешком. Звездочка в просвете петлицы налезла, отогнувшись золотым кончиком, на вишневую эмаль ромба.

«Переживает»,— решил Тухачевский. Припухшие глаза Ворошилова тоже покраснели от слез.

Было такое ощущение, словно эта смерть, ожидаемая еще восьмого, но промедлившая с последним взмахом косы — точь-в-точь как в балладе, которую Сталин вознес превыше «Фауста»,— обозначила бесповоротный рубеж. «Любое — так у вождя! — побеждает смерть»?

Прежнее, доброе или дурное, безжалостно сметено, и на опустевшие подмостки выползает таившаяся во мраке кулис неизвестность. Та самая, отвергаемая рассудком и давно угаданная обреченно тоскующим сердцем.

Что-то похожее подступало, когда умер отец, и еще на войне, в минуты острейшей опасности. Но там решения принимались мгновенно. Действие требовало предельной собранности, концентрации мысли. Здесь же незащищенная, открытая с флангов и тыла позиция, и не знаешь, за что ухватиться...

Совершенно спокойный Сталин, каменный Молотов, увитые крепом знамена, удушливые испарения от цветов.

С Горьким отходила целая эпоха. Ее символы, дух.

Вспомнился Достоевский: «Все дозволено...»

И Ницше: «Бог умер».

Ушел слабый исстрадавшийся человек, так меч­тавший о крыльях и так по-земному грешный.

30

Год, проходивший под знаком «жить стало лучше, жить стало веселее», перевалил макушку лета, сухого и жаркого. Все, что завязалось под зимними звездами, понемногу проясняли незаметно идущие на убыль дни, с их грозами и отсветами зарниц.

27 января Сталин принимал делегацию трудящихся Бурят-Монгольской АССР. Ардан Маркизов привел в Кремль крепенькую прелестную девчушку в синей матроске. Едва справляясь с двумя охапками роскош­ных пионов, она уверенно протопала прямо в президиум. Один букет предназначался любимому Сталину, дру­гой — Ворошилову, которого Геля любила на полми­зинчика меньше.

— К тебе пришли,— хитро подмигнув Геле, шепнул Сталину Андрей Андреевич Андреев.

— Твоя? — повернулся к Маркизову вождь.— Как зовут?

— Ангельсина, товарищ Сталин, Геля.

— Ну, здравствуй, Геля,— Сталин поднял девочку, поставил на стул и забрал оба букета.

Геля было раскрыла розовый ротик и даже умоля­юще посмотрела на маршала Ворошилова, но непонят­ная сила заставила ее промолчать.

— Она хочет сказать речь,— догадался, что-то такое почувствовав, Ворошилов.

— Это от ребят Бурят-Монголии товарищу Стали­ну! — звонко, как ее учили, отрапортовала Геля.

— Поцелуй! — закричали из зала.

Под восторженные выкрики и аплодисменты Сталин взял девочку на руки, а она крепко-крепко его обняла.

Так и сфотографировали их корреспонденты «Прав­ды» и ТАСС.

— А что ты мне подаришь? — спросила Геля, сидя на коленях самого доброго и самого мудрого человека на свете.

— Она хочет подарок? — наклонился он к Молотову.

Когда закончилась торжественная часть, Молотов принес маленькую красную коробочку и уже собрался вручить, но Сталин перехватил и сам поднял крышечку с золотыми буквами «ЗИФ».

— Тебе нравится, девочка?

В коробочке лежали замечательные блестящие ча­сики. На крышке — это она прочитала потом — было выгравировано: «От вождя партии Геле Маркизовой».

А вечером в гостиницу «Москва» два командира принесли потрясающий патефон с набором иголок.

Прошло шесть месяцев, для кого-то радостных и мимолетных, а для кого-то тяжких и долгих, ибо протяженность времени зависит от впечатлений, от состояния души. Геля была счастлива совершенно. И вот в одно прекрасное утро о ее счастье узнала вся советская детвора. Сначала «Правда», потом «Извес­тия» и все другие, включая любимую «Пионерку», газеты напечатали карточку, где круглолицая девочка (черные глазки, как щелочки) прижимается пухлой щечкой к щеке дорогого вождя. Замечательная фотогра­фия. Даже цветы и те вышли, как живые!

Вскоре ее размножили на плакатах и открытках.

Одну такую открытку командарм первого ранга Якир купил в газетном киоске в подарок сыну Петру.

Петя повесил ее на стенке, рядом с портретом знаме­нитого летчика.

— Папочка! — сказал он очень серьезно.— Мне иногда становится страшно, что я мог бы родиться не в Советском Союзе...

Перед отъездом в Одессу Якир собрал начальников родов войск. Перебазировка с зимних квартир в лагеря прошла без сучка и задоринки. В палаточных городках вовсю разворачивалась подготовка к техническим учениям. Командиры и комиссары корпусов, дивизий и бригад, разбросанных по всему театру Днестра, Збруча, Буга, Случи, Тетерева, Горыни, Десны, а также Черноморского побережья, получили своевременное оповещение.

— Задача у нас одна,— подвел итоги команду­ющий,— провести учения с демонстрацией всех видов техники на самом высоком уровне.

— Как заведено в округе,— добавил начальник Политуправления армкомиссар второго ранга Аме­лин.— По-стахановски!

— Обеспечить стопроцентную явку начсостава пору­чаю вам,— Якир передал списки комдиву Бутырскому, новому начштаба.— Вопросы есть?.. Тогда все свободны. Товарищей Фесенко и Тимошенко прошу задержать­ся,— он оставил обоих заместителей, чтобы еще раз четко разграничить обязанности. Тем более что ладить с Тимошенко было непросто. Слишком долго засиделся на кавалерийском корпусе и с трудом постигал значение технических средств. Не помогли ни высшие курсы, ни учеба в Германии. Оборону решительно не признавал. Шашки наголо и «ура». Любимчик нар­кома.