Заговор русской принцессы
Шрифт:
— Петру Алексеевичу она, верно, сроду таких слов не говорила, — оскорбился за государя окольничий.
— Чего встали? — грубовато прикрикнул князь на челядь. — Не для чужих ушей писано! В обратную сторон потопаем. Поделом этому французу! Прелюбодеяния захотел, вот и получил сполна!
Князь Федор Юрьевич был одним из немногих людей, кто имел право входить к государю без доклада. В сей раз было не самое подходящее время для визита, поскольку царь Петр во дворце своего любимца Лефорта принимал посла от императора и, судя по громкому хохоту
Промаявшись под дверьми с добрый час, Федор Юрьевич заглянул в комнату. Гость царя, длиннолицый и остроносый человек в белом парике, сидел за небольшим столом, покрытым красным бархатом, и вымученно улыбался на всякое слово государя. Толмач, круглолицый детина с короткими ножками и такими же небольшими ручками, усердно скалясь, быстро переводил сказанное.
Обрядившись в немецкое платье, Петр Алексеевич сидел на диване, а на его острых коленях, обняв государя за шею, устроились две немки из Кокуя. Девки были совсем еще юные, лет по пятнадцати, но тела у них сдобные, как если бы настояны на добрых дрожжах; тугие платья натягивали добротные шелка, того и гляди, не выдержит натиска материя и разойдется по отороченным швам. Губки пухлые, собранные в аккуратные бантики, как если бы были созданы исключительно для поцелуев. Они поочередно чего-то нашептывали Петру Алексеевичу, и тот негромко смеялся, разглаживая пальцами топорщившие усы, и бесцеремонно заголял кокоткам ляжки. Несмотря на молодость, в них было столько плутовства и жеманности, как если бы каждая из них имела целое колье из разбитых мужских сердец.
Заприметив заглянувшего князя, Петр Алексеевич призывно махнул рукой:
— Федор Юрьевич, проходи!
Ромодановский протиснулся бочком. Глазеть на зазорных девок было грешно, но и не смотреть невозможно. Белая девичья кожа воспаляла уже притупившееся воображение, притягивала к себе взгляд.
Сделав над собой непомерное усилие, Федор Юрьевич оторвал глаза от белоснежной ножки и посмотрел на ехидно усмехающегося Петра. Левой рукой царь держал ту, что устроилась на левом колене, черненькую, с длинными вьющимися волосами, а вот другой, рыженькой, будто бы пожарище, на потеху послу сунул правую руку в разрез платья.
Приумолк посол Великой Римской империи, наблюдая за чудачествами русского самодержца. Он был предупрежден о том, что Московия не похожа ни на одну из европейских стран: ни государственным устройством, ни семейными отношениями, но то, что он увидел в действительности, превысило все ожидания. К происходящему следует относиться со здоровой долей иронии. Очевидно, у русских государей принято ласкать перси фавориток во время официального приема. Во всяком случае, царь Петр в своих чувствах откровенен, чего нельзя сказать о королях просвещенной Европы.
— Я тут, государь… По делу, — начал князь, уже сожалея о том, что заявился в неурочный час.
— Не мямли, стольник. Что за дело?
— Тут французишка один в Москве-реке утоп, бомбардир Преображенского полка.
Губы Петра Алексеевича дернулись. Царь нахмурился, прежнее благодушие немедленно исчезло.
— Прочь подите! — смахнул он с колен девиц,
Выслушав переводчика, посол понимающе закивал, давая понять русскому самодержцу, что на свете отыщется немало более занимательных вещей, чем государственные дела.
— И еще скажи, чтобы завтра приходил. Да пусть не опаздывает, а то мне потешную крепость брать нужно.
Махнув на прощание шляпой, посол удалился. Петр Алексеевич иронично сощурил глаза:
— Ну и как ты думаешь, что обо мне посол подумал?
Князь Ромодановский почесал затылок. Сказать правду, так обидится, соврать — осерчает. Кто поймет этих государей?
И, напустив на себя важный вид, произнес:
— Да, видно, подумал, что дуралей ты, государь! Кто же будет бабе титьки вертеть во время государственного приема?
Вопреки ожиданию, губы Петра Алексеевича широко расползлись в довольной улыбке, отчего его лицо приняло озороватый вид.
— Оно и к лучшему, князь. Пусть своему императору Леопольду расскажет, что на престоле российском олух сидит. Нам оттого только легче будет. — Шикнув на девиц, заглянувших в приоткрытую дверь, продолжил: — Что за французишка?
— Жеральдином кличут. Он у нас год как служит.
— Это бомбардир Преображенского полка?
— Он самый, государь.
— Жаль, неплохой вояка мог быть.
— Я тут иск учинил. По всему видать, сокрушили его.
— За что?
— До баб он был больно охоч. Вот, видно, под шальную руку и угодил.
— Как же его так?
— По затылку двинули, а затем в Москву-реку скинули, чтобы об обидчиках рассказать не сумел.
Федор Юрьевич говорил размеренно, стараясь подбирать каждое слово. Лицо Петра понемногу менялось. В расширившихся глазах проступили красные сосуды — признак нарастающего гнева. Вот только с чего бы это? Ведь самое страшное еще не сказано…
Вдохнул князь поглубже и продолжил:
— Так вот, государь, письма при нем обнаружили.
— Что за письма? Не тяни ты из меня жилы, Федор Юрьевич! Или мне клещами из тебя правду выуживать! — поднял он со стола щипчики для сахара.
— Государь, письма эти полюбовные…
— От кого?
— От Анны Монс… Она этому французу писала. Амур между ними был, Петр Алексеевич.
— Вот оно, стало быть, как получается, — растерянно протянул Петр Алексеевич.
— Ты ее того… Грел очень шибко, а она от тебя к этому французишке в постелю сбегала. Видать, он ее очень крепко умел приголубить, если она тебя не ценила.
— Письма с тобой? — приглушенно спросил государь.
— А то как же, Петр Алексеевич! — встрепенулся стольник. — При себе. У самой мошны держу, чтобы ненароком не выскочили, — полез он под кафтан. — И «сердцем своим» его называла, и «голубем сизокрылым». Писала о том, что без него ноченьки ей кажутся длинными. Э-эх, государь! — тяжко вздохнул Федор Юрьевич, сочувствуя, — доверчив ты больно, ну прямо, словно дитя малое. Вот девки и крутят тобой, как хотят… Сырые они еще, не просохли, — протянул Ромодановский письма.