Заговорщик
Шрифт:
– Отпустите меня, - прохрипела она.
– Отпустите, - махнул рукой он.
– Нам нет смысла воевать друг с другом.
Сержанта отпустили, но никто не решался встать рядом с ней. Видимо, эта женщина умудрилась намять бока каждому противнику и, даже победив, мужчины все же продолжали опасаться побежденной. Джонс чувствовала это, и на ее губах снова заиграла обычная саркастическая улыбка.
– Драться-то не умеют, - промурлыкала она себе под нос, - больше лапают.
Но это слышал, похоже, только я.
– Что дальше?
– спросил кто-то, я не понял кто.
Ответом ему было молчание. Никто не знал, что делать дальше. Ясно было одно - оставаться здесь не было смысла. Впрочем, так считали не все.
– Я остаюсь здесь, - заявила Джонс.
– Как только приведут следующую партию, я выскочу наружу.
– И ты думаешь, что Лабиринт тебя выпустит?
– усмехнулся тот, кто в критический момент проявил благоразумие.
– Разве были такие случаи? Скорее всего дверь просто не откроется до тех пор, пока мы не освободим помещение. И еще, кстати, пока мы все живы, давайте хоть как-нибудь назовемся. Меня, к примеру, зовут Вик.
– А за что тебя сюда загнали?
– поинтересовался тот огромный малый, что стоял в шеренге передо мной.
– Его приговорили к смертной казни за организацию теракта, в результате которого погибли пассажиры целого звездолета, - подала голос Джонс.
– Здесь, как перед Господом, все равны, - парировал Вик - Итак, кто следующий?
– Меня зовут Южный Грек, - откликнулся высокий, с красным шершавым лицом парень, который хотел застрелить Джонс, и, обращаясь к ней, добавил: - Попрошу без комментариев.
Джонс загадочно улыбнулась и пожала плечами. Она и так знала все о каждом. Следующим представился я. Я не стал вдаваться в подробности и подчеркивать свою невиновность, только назвал обвинение. Следом за мной назвался самый рослый в нашей компании.
– Мои друзья зовут меня Баз, - прогудел он.
– Организация вооруженных грабежей, вымогательство, похищения людей, взятие заложников, не доказанное участие в шестнадцати убийствах, - добавила Джонс.
– Веселенькая у нас компания!
– Если бы к смертной казни приговаривали за добропорядочное поведение - вы оказались бы в более изысканном обществе, - съязвил я.
– Неплохо сказано, - оценил сарказм Вик.
– Ну а вы?
– обратился он к двоим оставшимся:
Они были очень похожи друг на друга, как близнецы. Оба маленькие, щуплые, как подростки, с огромными, круглыми, точно хранящими неизбывное удивление глазами. Кожа их была бледно-зеленоватая, что сразу рождало некое гадливое чувство, как от общения с какой-нибудь ящерицей.
– Они ни слова не понимают, - сказала за них Джонс.
– У них на планете свой чрезвычайно сложный язык. Даже их имена непросто произнести. А сюда они попали за торговлю наркотиками.
– Она издала какой-то не то крякающий, не то чмокающий звук, и оба малыша одновременно вздрогнули.
– Судили их на их планете, а казнить привезли сюда. Они тоже фрукты еще те - от их зелья погибли несколько тысяч человек.
На некоторое время воцарилось молчание. Можно было услышать дыхание соседа. Серые гладкие стены небольшой комнаты, в которой мы оказались, отражали и множили малейший звук Это была даже не комната, а отрезок коридора, ограниченный бронированной дверью с одной стороны и простой, с блестящей ручкой посередине, с другой. Ширина в два с половиной метра оказалась впоследствии стандартной едва ли не для всех помещений. А длина первой комнаты была метра четыре, может, чуть больше. До потолка было около трех метров, так что даже рослая Джонс нигде не пригибалась.
Мертвенно-белый свет изливался из потолочных панелей, но никаких ламп видно не было. Этот свет напомнил мне сияние полярных марсианских ледников, прекрасных, но безжизненных. И горе тому смельчаку, который решит провести во льдах долгое время. Его убьют даже не холод и бедный кислородом воздух, а тишина и этот мертвящий свет.
Никто не спешил открыть дверь в противоположной стене комнаты. В ту сторону старались даже не смотреть. Дверь эта, словно ящик Пандоры, таила за собой неисчислимые бедствия, которые неизбежно должны были обрушиться на наши головы. И мы все это знали, поэтому никто не решался взяться за круглую блестящую ручку.
Однако даже наша нерешительность была предусмотрена создателями Лабиринта. Внезапно в воздухе распространился такой смрад, что мы просто вынуждены были броситься вон.
Следующее помещение мало чем отличалось от предыдущего. Лишь посередине его, на стене, в полутора метрах от пола, чернела большая кнопка.
Два малыша быстро переглянулись, и вдруг один из них молниеносным движением вдавил черный кружок в стену. Почти одновременно с этим часть пола у него под ногами исчезла, и он с испуганным криком провалился вниз. Еще секунду спустя пол принял прежний вид.
Все мы оцепенело замерли, боясь пошевелиться. Что и говорить, все присутствующие ждали сюрпризов, но тем не менее не были готовы к столь стремительному развитию событий.
А тем временем действо продолжалось. Точнее, это был уже финал для одного из нас. Дверцы потайного люка на несколько секунд стали прозрачными, и мы увидели в глубине узкого колодца скрюченную фигуру.
При падении он, по всей видимости, получил множество переломов, но был в сознании и, судя по его распахнутому рту и выпученным глазам, кричал, но звукоизоляция помещений была доведена до совершенства и к нам не долетало ни звука. Неестественная поза и полная неподвижность нижних конечностей говорили о переломе позвоночника.
Его земляк и товарищ, увидев эту ужасную картину, бросился к кнопке и, прежде чем кто-нибудь успел перехватить его руку, нажал ее. Но ничего за этим не последовало. Люк остался закрытым, только прозрачность его стала постепенно пропадать. Скоро пол принял прежний вид, и только если очень сильно напрячь глаза, можно было различить тонкую полоску шва.
Так Лабиринт дал нам знать, что ожидает человека, проникшего в его чрево.
– Один - ноль, - констатировал Баз. Похоже, он был рад, что не ему досталась участь маленького торговца наркотиками. В душе гиганта не зародилось даже тени сочувствия к погибшему. Его круглая лоснящаяся физиономия, обрамленная смоляными кудрями, Сияла, а душа пела: «Не я! Не я! На этот раз - не я!» Впрочем, может быть, я ошибался.