Загробный
Шрифт:
Я очень люблю собак. Поэтому начал его "дрессировать". Уже через неделю шизик усвоил команды: "сидеть!", "лежать!", "фу!", "место!", "рядом!", "ко мне!". Он ходил со мной, держась строго у левой ноги, вы прашивал лакомство, которое аккуратно брал с ладони - у меня теперь халаты были набиты кусочками хлеба и сахара, - и мы с ним разучивали более сложные команды "охраняй!" "фас!", "принеси!" и другие. К сожалению, "пса" перевели все же в буйное отделение. Когда я был на процедурах, он попытался войти в процедурную и укусил санитара его туда не пускавшего. Санитар же не знал, что "пес"
Шел второй месяц моего заключения. Мозг потихоньку сдавал. Сознание было постоянно затуманено, я воспринимал мир, как через мутную пелену. Редкие свидания с братом в присутствии врачей не утешали, а, скорей, раздражали. Я же не мог ему объяснить всего, не хотелось его впутывать в политику. Начала сдавать память. Раньше я от скуки все время декламировал стихи. Это единственное, чем мне нравится психушка - не вызывая удивлении окружающих. Все чаще я гладил шарик, розово дышащий в моей ладони. От его присутствия на душе становилось легче. Мир, заполненный болью, нечистотами, запахами карболки, грубыми и вороватыми санитарами, наглыми врачами, как бы отступал на время.
Но из больницы надо было выбираться. Погибнуть тут, превратиться в идиотика, пускающего томные слюни, мне не хотелось. И если план мой вначале казался безукоризненным, то теперь, после овеществления шарика, в нем появились трещины. Мне почему-то казалось, что, рассказывая врачам об изменении сознания, о том, что шарика, конечно, нет и не было, а было только мое больное воображение, я предам что-то важное, что-то потеряю.
Но серое небо все падало в решетки окна, падало неумолимо и безжалостно. Мозг начинал пухнуть, распадаться. Требовалась борьба, требовалась хитрость. И пошел к врачу.
...Через неделю меня выписали. Я переоделся в нормальный костюм, вышел во двор, залитый по случаю моего освобождения солнцем, обернулся на серый бетон психушки, вдохнул полной грудью. И осознал, что чего-то не хватает.
Я сунул руку в карман, куда переложил шарик, при выписке, из халата. Шарика не было! Напрасно надрывалось в сияющем небе белесое солнце. Напрасно позвякивал трамвай, гудели машины, хлопали двери магазинов и кинотеатров. Серое небо падало на меня со зловещей неотвратимостью. Я спас себя, свою душу, но тут же погубил ее. Ведь шарика, - теплого, янтарного, радостного, - не было. Не было никогда.
13
Я проснулся раньше времени от тишины. Обычно утром под моими окнами начинал работать продмаг, что сопровождалось соответственным звуковым орнаментом: грюмканье дверей, стон сигнализации, ожидающей отключения, кряканье продовольственных фургонов, тусклая перебранка ранних алкашей... А тут - ватная тишина. И еще - запах свежести. Не искусственной, из аэрозольных флаконов, а истинной, насыщенной грозовым озоном, пихтовыми лапками, росистым ромашковым лугом.
Я откинул одеяло, и теперь воспринял эту свежесть уже комплексно: пододеяльник был непривычно нежен, пах маминой ручной стиркой и маминым утюгом.
Я открыл глаза и тотчас закрыл их. Увиденное никак не напоминало мою убогую спаленку.
Окна во всю стену, неплотно прикрытые голубоватыми европейскими жалюзи, умопомрачительный сводчатый потолок, с золотыми ангелочками, сияющий даже в полумраке паркет густо-вишневого цвета, стильная мебель...
Я вновь открыл глаза и попытался вспомнить вчерашний вечер. Собственно, и пытаться было незачем - вечер был обыден: чай с жареными макаронами, телевизор, книжка перед сном и последняя сигарета, которую я выкурил на кухне, с отвращением глядя на таракана, не дотерпевшего до выключения света. Он передвигался к крошкам стола как спецназовец - бросками.
Пока я жевал в памяти эту обыденность, глаза отмечали новые подробности, а мозг пытался эти подробности систематизировать, оценить. Комната была не роскошной, а очень целесообразной и очень дорогой. Чувствовалось, что ее владелец был настолько могущественен, что не нуждался в малейшей мишуре. В ней был тот минимум, который, в сущности, и нужен состоятельному человеку, и в то же время все было невероятно качественное, добротное настолько, что этой чувствовалось мгновенно любым наблюдателем. То же постельное белье было явно из натурального материала, скорей всего льна, выделанного чуть ли не в ручную. А кровать была одновременно мягкой и жесткой, хотя такого, вроде, быть и не может.
Я решил встать, спустил ноги. И они тотчас попали в тапочки, будто тот, кто перенес меня сюда, специально рассчитал их установку. Тапочки тоже оказались сверхудобными. Именно такими, которые я безуспешно пытался купить на протяжении всей жизни. Как замшевые перчатки для ног.
Я встал на коврик из ворсистого материала и обнаружил, что спал как привык - голым. Но трусов поблизости не было. Обычно я их кладу на прикроватную тумбочку или просто на пол. Впрочем, не было и тумбочки. Кровать в изголовье обтекалась деревянной отделкой, совмещающей функции тумбочки, книжной полки и приборной панели. По крайней мере, кнопок там было много.
Осторожно, боясь поскользнуться, я переступил на паркет. Он оказался не скользким, хотя блестел, как ледяной. Кроме того, он был теплым, что чувствовалось даже через тапочки.
Владимир Исаевич, - раздался голос, - вы уже проснулись?
Голос шел как бы ото всюду. Видимо, были скрытые динамики.
Проснулся, - сказал я в пустоту, - где моя одежда?
Нажмите кнопку с индексом "Ш", - сказал бестелесный голос.
Я огляделся. Панельки с рычажками и кнопками были не только в изголовье кровати, но и на стене, где обычно располагается выключатель, и на столике. Я нажал кнопку "Ш", часть стены сдвинулась куда-то вверх, открылся шкаф.
Это был больше, чем шкаф. Это был настоящий магазин дорогой одежды. И по размерам, и по количеству вещей. Длинными рядами стояла разнообразная обувь, рубашки висели на плечиках - их я не сносил бы и за век, брюки и пиджаки висели на своеобразных двойных вешалках. Кроме свитерей, джемперов, пуловеров было еще много разнообразной одежды, включая смокинги, фраки и элегантные куртки. Несколько полок были заняты бельем.
Я надел трусы и спортивный костюм из нежной шерсти.
Разрешите зайти, - сказал голос.