Закаспий
Шрифт:
– Господин генерал, мадам от меня без ума с пер вого дня нашего знакомства, - жалко улыбнулся Элис.
– Она только и ждет, когда я возвращусь, и тут же бежит ко мне от мужа. Эта несносная женщина сначала закрывала его в комнате на ключ...
– Но почему же несносная, Элис?!
– вновь засмеялся Маллесон.
– Вы должны боготворить ее за столь страстную привязанность к вам.
– Сначала она его закрывала, - повторил Элис.
– а потом каждое утро стала приказывать ему, чтобы ои поливал мне во время моего умывания на руки, подавал на стол чай...
– Забавная дама, - сказал Маллесон и прикурил сигару.
– Зачем она это делала? Неужели ей так хотелось унизить своего супруга?
–
– Ну и что же этот старикашка? Вероятно, написал на вас жалобу и сегодня принесет ее мне?
– О нет, господин генерал, этого он не сделает. Вчера вечером он попросил у моего слуги Карны пистолет. Карна, заподозрив неладное, не дал ему оружия. А сегодня утром, когда я вышел во двор... увидел старика Юнкевича в петле... Он привязал веревку за перила и повесился...
– Что вы такое болтаете, Пиксон?!
– Генерал, ошарашенный неожиданной развязкой, вскочил с кресла.
– Как вы могли допустить такое! Вы, офицер британской армии, стоящий на страже порядка в этой дикарской стране, демонстрируете крайний эгоизм к нашим союзникам!
– Господин генерал, я не считаю себя виновным, - робко начал оправдываться Пиксон.
– Вы же сами знаете, как падки женщины других стран на сынов Альбиона.
– Куда вы дели труп несчастного?
– Маллесон пристально посмотрел на подчиненного.
– Он лежит в гостиной, и я не знаю, что с ним делать, - пролепетал Пиксон.
– Мальчик мой, вы совершили пакость, - нравоучительно произнес Маллесон.
– Будь вы не Пиксон, а кто-то другой, я приказал бы вам самому хоронить бедного рогоносца. Только любовь моя к вам не дает мне права наказать вас столь жестоко. Я посажу вас на пять суток. Но после того, как выйдете из-под ареста, вы уже не вернетесь в дом покойного. Я придумаю, что с вами делать.
– Спасибо, господин генерал, - заулыбался Элис Пиксон.
– Вы всегда были так добродушны и снисходительны ко мне.
– Ладно, Элис, не надо лишних слов, - чуть строже выговорил Маллесон.
– Вы будете отбывать наказание здесь, в комнате Тиг Джонса, он выедет завтра на фронт, и вам никто не станет мешать в вашем покаянии. Все, Элис, идите... и распорядитесь, чтобы ваши сипаи занялись похоронами.
На другой день Юзефа Казимировича отпевали в католическом костеле. На похороны собрались все его давние друзья - Дуплицкий, Жуковский, граф Доррер, Грудзинский, сам Зимин, только что вернувшийся из Петровска от Бичерахова. Назначенный поначалу представителем в ставку Кавказско-Каспийского правительства, а теперь - председатель Комитета общественного спасения, вел он себя начальственно даже здесь, на похоронах. Он первым возложил венок к гробу, склонился над плачущей вдовой Юнкевич, ободряя ее, чтобы не теряла духа в столь тяжкий для нее день. На могиле он выступил с речью, отметив выдающиеся заслуги господина Юнкевича, и пожелал ему вечного покоя в царствии божьем. С кладбища Зимин шел в окружении господ, тотчас забывших о покойнике, - их целиком занимали слухи, распространившиеся еще вчера об аресте Фунтикова. Дуплицкий недоуменно пожимал плечами и советовал Зимину, чтобы он заступился за Федора Андрианыча, - как ни суди, ни ряди, но Фунтиков в самый ответственный момент, когда пришло время террора, проявил беспощадность к красным комиссарам. И разве не он одним из первых заговорил о необходимости приглашения в Закаспий англичан! Маллесон же вместо того, чтобы отблагодарить Фунтикова за оказанное британцам доверие, сажает его в тюрьму! Зимин кривился и передергивал плечами - не нравилось ему, что господа при нем, не
– спрашивал он у господ.
– Бывший слесарь, машинист... естественно, он не мог управлять столь разношерстным и поэтому сложным современным обществом Закаспийского края. И, да станет вам известно, господа, что Маллесон упрятал его в тюрьму не для того, чтобы наказать, а для того, чтобы спасти 6т расправы... Пусть рабочий класс считает своего бывшего лидера мучеником, пострадавшим за пролетарское дело!» Жуковский, соглашаясь со столь тонким дипломатическим ухищрением Маллесона, все же возразил: «Господин Зимин, но как же комиссары? Ведь они целиком на совести Федора Андрианыча! Не мы же их расстреливали!» Зимин развел руками: «Тут, как говорится, ничего не попишешь: Фунтиков виноват один. Ни мы с вами, ни англичане к строгостям его не причастны... Мы с вами, как и наши друзья-англичане, в своих поступках весьма и весьма гуманны.
Ну, хотя бы нынешние похороны... Не говорю о нас с вами, но подумайте, как благороден генерал Маллесон, распорядившийся с такими почестями, в такое сложное время похоронить одного из старых служащих закаспийской столицы, каковым был Юзеф Казимирович». Ни один из господ и знать не знал, какой смертью ушел в потусторонний мир Юнкевич. Маллесон, угрожая расстрелом, предупредил сипаев - слуг Пиксона, чтобы правда о самоубийстве Юнкевича не вышла за ворота дома покойника. Предупреждены на этот счет были старуха-служанка и сама вдова...
Прошло время, и вновь появился в слободке Фунтиков. Промелькнул мимо окон длинного порядка домов, сутулясь, словно побитый пес. Но представлялся, играл как можно ярче роль мученика этот кровожадный палач. Задерживаясь со встречными, он отрешенно махал рукой, не до вас, мол, и следовал дальше. Ночью он заглянул к Игнату Макарову. Тот, опираясь на костыль, разглядывая неожиданного гостя на пороге, подивился:
– Откель тебя, Федор Андрианыч, принесло? Вроде бы люди баили, что в тюрьме ты кукуешь, а ты на свободе. Сбежал, что ли?
– Хуже, Игнат... гораздо хуже. Ты впусти в дом-то, не на пороге же мне разговаривать с тобой!
– А о чем нам с тобой разговаривать?-хмыкнул Игнат.
– Гусь свинье не товарищ. Раньше ты обегал меня, поздоровкаться тебе со мной было некогда, а как проштрафился перед англичанами, сразу Игнат тебе стал нужен. Говори, зачем пришел, а в комнату не пойдешь - не хрена тебе там делать. Откуда я знаю, кто ты теперь такой? Может, ты сбег из тюрьмы, а у меня спрятаться хочешь. Пойду, мол, к Игнату, у него искать не станут. Он старый скобелевский солдат - человек с почтением и большим авторитетом у всего общества.
– Макака твой где, мать твою так!
– разозлился Фунтиков.
– Надеюсь, он-то к красным не подался? Не примут они его - враз порешат. А Ермолай твой хорош... Тут брыкался - не подчинялся моим приказам. А как уехал на фронт, так сразу и сбежал к большевикам. Давно хотел сказать, да жалел тебя, Игнат... Ты вот меня как прокаженного боишься, в дом не пускаешь, а я возьму да и доложу Маллесону о том, что два твоих сына - большевики. Один подох, обороняя красный Совнарком, другой у красных служит, воюет против англичан...
– Ну, если так, то не забудь им сказать и о третьем, - злобно улыбаясь, напомнил Игнат.
– Этих двух негодяев я за сыновей не считаю. Поговорим лучше о Макаке.
– Да уж есть смысл, - сказал Фунтиков.
– Только в комнату давай войдем.
– Ну входи, входи, раз тебе так хочется, - уступая, согласился Игнат и крикнул жене: - Ты, Марья, дверь прикрой, мы тут малость побалакаем с Федором Андрианычем.
– Что случилось-то!
– испугалась старуха.
– Неужто что с Ермошкой?