Закаспий
Шрифт:
– Ладно, бросай оружие и выходи по одному! Малейшее сопротивление - и все будут уничтожены на месте. А ну, выходи!
Джигиты подчинились приказу. Последними, придерживая под руки Лесовского, вышли из пещеры Али Дженг и Бяшим-пальван.
– Ну вот, так бы и давно!
– Конопатый джигит в тельпеке и халате подошел к пленникам, разглядывая каждого.
– Вроде бы тут кто-то по-русски кричал, где он? Этот, что ли? Ранен, кажется? Ух ты, хорошо мы ему угодили... Что-то физиономия мне его знакома. Как фамилия, приятель?
– Лесовский я, - с трудом выговорил Николай Иваныч и через силу улыбнулся, узнав кушкинского батарейца Русанова.
– А ты как тут очутился?..
– И не договорил, вновь впал в забытье...
X
Наступление Красной Армии началось еще 16 мая, когда, двинувшись со станции Равнина вечером в обход, по барханам, Казанский, Первый Туркестанский, Черняевский полки вышли к станции Анненково, заняли ее и, развернув боевые порядки, пошли на штурм города Байрам-Али. После пяти дней ожесточенных боев город был взят, причем враг понес такие огромные потери, что опомниться уже не мог. Следом за Байрам-Али был освобожден Мерв. Ошеломленный Ораз
Сердар запросил дополнительной помощи у Маллесона и Бичерахова. Британский генерал, видя, что дело плохо, не решился больше вводить в бой свое колониальное войско. На помощь пришли деникинцы: отстранили от командования Ораз Сердара, прислали на его место генерала Савицкого с четырьмя сотнями офицеров и эшелон белоказаков. Но и этих сил не хватило, чтобы остановить наступление Красной Армии. Освободив от врага Теджен и Душак, красные полки повели наступление на Каахка.
Конная разведка Русанова была лишь одним из отрядов, которые в ночь с первого на второе июля, следуя по горам и такырам, обошли Каахка и вышли в тыл белым. Основная обходная группа - Казанский и Туркестанский полки тем временем заняли старую крепость Пештаб и отрезали путь к отступлению противника. Подрывная команда, также выйдя в тыл, занялась порчей железной дороги, чтобы не дать возможности белогвардейцам вывезти со станции свои эшелоны. Точно в назначенный час ударила по позициям врага тяжелая кушкинская артиллерия... Именно это отдаленное уханье орудий и услышали джигиты Лесовского и увидели перед собой красных конников, с пулеметом, приняв их сначала за курдов-разбойников, а потом и за белогвардейцев... Оказались в явном заблуждении и конные разведчики Русанова, повстречав на своем пути вооруженную группу во вражеском тылу. Они-то никак не могли подумать, что это свои. Сначала Русанов тоже принял их за разбойничью шайку, а когда услышал русскую речь, то решил - это вооруженный отряд асхабадских эсеров рядится под красных. Теперь, когда все выяснилось, Русанов, сам перевязывая плечо Лесовскому, вздыхая, приговаривал:
– Хорошо, что погиб всего один. Могло быть и хуже. Когда мы обошли вас сверху, я уже приготовил лимонку, чтобы взорвать вас в этом укрытии... Ну как, Николай, не легче тебе?
Лесовский, бледный от потери крови, со спекшимися губами ничего не ответил, лишь жестом дал знать, чтобы дали пить. Ему смочили губы. Русанов, видя, что дело худо, живо распорядился:
– Вот что, братцы-партизаны. Сейчас я вас всех отправлю в штаб армии. Приходько и Моргунов, проводите ребят к Паскуцкому - объясните, кто они такие, раненого - в лазарет.
– Товарищ Русанов, зачем в штаб?
– Али Дженг умоляюще посмотрел на Русанова.
– Возьми с собой! Мы все с оружием, у всех есть кони - мы тоже будем громить белых. Нас всех возьми, а Лесов-хана отправь.
– А, черт!
– Русанов, улыбнувшись, махнул рукой.
– Пожалуй, ты прав. Вообще-то я не имею права - вы у меня, до полного выяснения, вроде пленных, но я буду действовать, как подсказывает мне моя совесть. Быстро везите комиссара Лесовского в лазарет, а остальные - вливаются в мой отряд. Грузите на коней ковры и драгоценности.
– Тут же он скомандовал «по коням», и разведчики поехали в сторону Каахка, где закипало сражение.
Оставшиеся с Лесовским провожатые с трудом усадили его на коня, сзади пристроился Приходько. Моргунов мигом вскочил на другого скакуна и, держа за уздечку свободную лошадь, поехал следом за своими товарищами. Спустившись в теснину, они остановились. Моргунов соскочил с лошади, намочил в речушке тряпицу, смочил лицо и лоб раненому.
– Куда ехать-то?
– размышлял вслух Моргунов.- Там сейчас такая заваруха, не дай бог. Ехать туда - все равно что в лапы к смерти спешить. Давай переждем пока стихнут пушки. Только не здесь, - надо выбраться из этой лощины. Чего доброго, побегут белые- наткнутся на нас...
Выехав на гору, кавалеристы сняли Лесовского с лошади и положили его в тень у отвесной скалы. Сами сели рядом. Отсюда был виден густой черный дым занявшегося в Каахка пожара, всадники возле крепости, застрявший на перегоне у разрушенного пути белогвардейский эшелон. Грохот орудий и трескотня пулеметов неумолчно прокатывались по предгорной равнине, и так продолжалось несколько часов подряд.
Лишь к вечеру наступило затишье, и разведчики с Лесовским поехали в селение. Тут, на станции и улицах, Царило столпотворение. Никогда еще маленький предгорный поселок Каахка не видел столь много народа и такого скопления поездов. Девять эшелонов, две броневые летучки, более двухсот пятидесяти вагонов было захвачено у белогвардейцев. Фактически в руках Закаспийского фронта оказался почти весь подвижной состав белых. Более пятисот пленных сидели с поникшими головами на площади у вокзала, и около них стояла с винтовками красноармейцы.
– Братцы, где санбат-то?
– спрашивал, ведя лошадей в поводу, Моргунов.
– Комиссара тут малость задело, в лазарет надо доставить.
– С какого полка комиссар-то?
– С полковой разведки, товарищ. Не подскажете, куда его? Не могет он ни ходить, ни губами шевелить.
– Айда за мной!
– нашелся провожатый.
Лесовского ссадили с лошади в самом конце перрона, около санитарных вагонов. Два красноармейца в халатах положили раненого на носилки и внесли в вагон. Он был переполнен ранеными. Несколько лекарей оказывали им помощь, в вагоне слышались стоны.
– Тяжелораненого в соседний, - распорядился хирург, бросив взгляд на бескровное лицо Лесовского и легонько ощупав перевязку на плече.
– Несите, я сейчас приду...
Хирург проводил пристальным взглядом носилки с Лесовским и подошел к сестре милосердия, бинтовавшей ногу красноармейцу.
– Лара, по-моему, принесли Лесовского... Не знаю, может быть я ошибся, но...
– Где он? Жив?
– Он тяжело ранен, если только, действительно, это он...
Лариса Евгеньевна, опередив отца в тамбуре, стремительно отворила дверь в другой вагон и остановилась перед носилками. Она с минуту молча рассматривала худое бледное лицо с заострившимся носом, заросший черной щетиной подбородок, и чувствовала, как от волнения у нее замерло сердце и стало трудно дышать. «Он, он, это он, - стучало у нее в мозгу.
– Жив, слава богу, жив! Но что же я стою? Надо поскорее помочь ему!» Лариса опустилась на колени и тихонько притронулась ко лбу Лесовского. Она увидела, как задрожали его сомкнутые ресницы и поняла, что даже в беспамятстве он интуитивно чувствует ее. Она взяла его за руку, чтобы отыскать пульс, и испугалась, не нащупав сразу его биения. Но вот уловила короткие, едва ощутимые толчки, и сразу почувствовала облегчение.
Все это время Евгений Павлович стоял за спиной дочери и думал, как же дорог ей этот человек, сколько выстрадала она, потеряв его в сумятице грозного времени, и как отчаянно хочет вернуть к жизни.
– Ну-ка, голубушка, посторонись немного.
– Евгений Павлович заставил дочь встать и подозвал санитаров.
– Несите на стол и готовьте к операции.
– Что с ним, папа? Неужели он так плох?
– Губы Ларисы скривились, и отец, обняв ее, похлопал по плечу.
– Но-но, только без паники... Ранен в плечо - и только. Сейчас удалим пулю или осколок. Ты не волнуйся, а самое главное, не мешай. Мы управимся без тебя. Займись другими ранеными.