Закат боярской республики в Новгороде
Шрифт:
Сообщение московского летописца о дальнейших событиях — это перечень пиров, даваемых в честь великого князя, и подарков, ему подносимых. 6 декабря он «ел и пил» у князя Василия Шуйского. 14-го — пировал у владыки. На следующий день — «пир у Казимера». 17-го — у Захарья Григорьевича Овина, посадника Плотницкого конца. 19-го —у степенного тысяцкого, Василия Есипова (летописец по ошибке назвал его посадником). 21-го —у Якова Короба, посадника Неревского конца, брата Василия Казимира. 23-го — у Луки Федорова, на Прусской улице. Рождество, 25 декабря, ознаменовалось пиром у самого великого князя на Городище. Впервые за месяц принимал он своих новгородских подданных. Были и архиепископ, и князь Василий Гребенка Шуйский, и посадники, и тысяцкие все, и житьи люди, и купцы «многие». «И пил с ними долго до вечера». 28 декабря дала пир Настасья, вдова посадника Ивана Григорьевича с Прусской улицы, а 30-го — посадник Фефилат Захарьинич, с той же улицы. 1 января — пир у Якова Федорова, в Плотницком конце. Через два дня — в Словенском конце, у Луки и Василия Поли-нарьиных. На следующий
Каких только подарков не получил он в «своей отчине» Новгороде. «Поставы» ипрского (фландрского) сукна, восточная камка, кречеты, соколы, породистые кони, «рыбьи зубы», золотые ковши, серебряные блюда и рога, окованные серебром, «сорока» соболей, бочки вина, золотые корабленики... Одних кораблеников было около тысячи двухсот. А еще в кратком перерыве между пирами степенный посадник Фома Андреевич и степенный тысяцкий Василий Есифович «ударили челом»: от «всего Великого Новагорода явили тысячу рублев».
Щедрость гостеприимных хозяев — не их личная добродетель. Пиры у посадников носили прежде всего политический характер. Не от своего имени — от имени своих кончанских общин принимали и одаривали они великого князя. Боярство Великого Новгорода демонстрировало свою политическую мощь, прочность своих связей с городской общиной. Целью этой демонстрации было, без сомнения, соглашение с великим князем на началах приемлемого для боярства компромисса. Еще в Коростыни, согласившись признать великого князя «господином» и передать ему все внешнеполитические функции республики, господа сохранила в своих руках внутреннее управление Новгородской землей, свое положение в городе и пятинах. Суд и управа на Городище з тот страшный для новгородской «старины и пошлины» день 26 ноября были сильным ударом по надеждам боярства. Почва под его ногами начала явственно колебаться. В этих условиях наиболее желательным для господы было бы примирение с великим князем, подчинение ему в расчете на его милость: на то, что он согласится сохранить статус-кво в административном управлении Новгородом, не будет вмешиваться в поземельные дела, ограничится наказанием наиболее одиозных, наиболее скомпрометировавших себя фигур. Необходимо было заручиться доброжелательством великого князя, расположить его к себе, выставить себя перед ним з наиболее выгодном свете. Посадники, главы кончанских общин, бояре, житьи, купцы, все «лучшие люди» Новгорода наперебой рвались на Городище продемонстрировать свою лояльность, заслужить благорасположение. Но не только новгородская элита, хозяева города — «и молодые люди с поминки многые у него с челобитьем были». За долгие недели Городищенского стояния перед главой Русского государства прошли со своими дарами и челобитьями представители всех слоев новгородского общества. Из этого нельзя было не извлечь многих ценных наблюдений и выводов о социальной структуре, о внутренних противоречиях, о расстановке политических и общественных сил в великом старом городе.
Когда ранним утром во вторник, 23 января 1476 года, Иван Васильевич покинул наконец свою северную «отчину», он знал о ней несравненно больше, чем два месяца назад. Цели «похода миром» были достигнуты. Включение Новгорода в состав Русского государства наполнилось конкр-етным содержанием. Новгород впервые реально почувствовал над собой руку государя всея Руси, впервые за долгие века своего существования увидел великокняжеский суд и узнал великокняжескую управу. В политической структуре боярской республики была пробита зияющая брешь. Обветшавшее старое здание зашаталось и вот-вот готово было рухнуть.
Цели «похода миром» были — для великого князя — достигнуты. А удалось ли господе достичь своих целей, добиться компромисса, соглашения с великим князем?
В ночь на 31 марта «пришел на Москву» архиепископ Феофил с посадниками Яковом Александровичем Коробом (братом знаменитого Василия Казимира), Яковом Федоровым и Окинфом Толстым и многими от житьих людей — «бити челом великому князю о тех посадницех, коих поймал князь великы в Новегороде». Трое из «пойманных»— Богдан Есипов и Иван Офонасов с сыном — содержались в это время на Коломне, а Федор Исакович Борецкий, Василий Онаньин и Иван Лошинский — в Муроме.
Приезд владыки в Москву не по вызову, а по своей инициативе был сам по себе явлением исключительным. С тех пор как сорок лет назад архиепископ Евфимий приезжал к злополучному митрополиту Исидору, подписавшему позднее Флорентийскую унию, новгородские владыки бывали в Москве, как правило, только один раз в жизни — при своем торжественном поставлении в сан в Успенском соборе. Только архиепископу Ионе пришлось побывать в столице дважды — второй раз во главе новгородской делегации на бесплодных переговорах в январе 1463 года. Тогда шла речь о войне и мире. Приезд Феофила весной 1476 года свидетельствовал о том важном, исключительном значении, которое придавала господа вопросу об освобождении осужденных бояр. Взятые под стражу на Городище представители новгородской элиты были в глазах господы символом вечевого порядка Великого Новгорода, символом нерушимости боярской власти и традиции. Их освобождение, которого с такой настойчивостью и энергией добивалась господа, означало бы торжество этой традиции, возвращение
Великий князь был достаточно гостеприимен. На следующий день после приезда владыка Феофил «со всеми своими» был приглашен на обед. Через шесть дней, в вербное воскресенье, 7 апреля, ему был дан «пир отпускной». Назавтра архиепископ и его спутники тронулись в обратный путь.
Но не помогли ни челобитья, ни «дары многы», которые привезли новгородцы: «тех поиманых посадников не отпустил князь великы ни единого». Он не хуже господы понимал все принципиальное значение суда на Городище и управы над посадниками. Понимал, что фактическая отмена решения этого суда нанесет труднопоправимый урон авторитету великого князя в глазах новгородских «обиденых», взятых им под защиту. Понимал, что освобождение осужденных преступников будет не актом милосердия, а торжеством старых новгородских порядков, политическим поражением в борьбе с боярской олигархией. «Правда без милости мучительство есть, милость без правды попустительство есть, и сия два разрушают царство и всякое градосожительство», — запишет несколько десятков лет спустя окольничий Федор Иванович Карпов, прошедший политическую школу Ивана Васильевича.
Накормленные великокняжескими обедами, новгородские делегаты пробирались домой по весенней распутице. «Наездчики и грабещики», разбойничавшие на новгородских улицах, продолжали томиться в темницах. Миссия архиепископа Феофила на этот раз, в отличие от декабря 1471 года, закончилась неудачей.
За четыре года, отделившие первый приезд владыкл от второго, очень многое изменилось. Бояре, о которых хлопотал Феофил тогда, не были уголовными преступниками. Взятые в плен с оружием в руках на поле боя, они были политическими противниками великого князя, неверными вассалами, даже изменниками. Но они ни на кого не «наезжали», никого не грабили, не занимались разбоем. На них не били челом «жалобники», им не противостояли на великокняжеском суде «обиденые» горожане. Отпуская их на волю после пятимесячного заточения, великий князь демонстрировал свое великодушие к побежденным. Суровая «правда» смягчалась «милостью». «Правда, милостью укрощаема, а милость, правдою пострекаема, сохранят царю царство ев многоденствии», — развивал свою мысль дальше Федор Карпов, навидавшийся и «правды», и «милости».
Провал миссии Феофила отражает тот основной факт, что сколько-нибудь прочного и широкого политического соглашения между великим князем и господой во время Городищенского стояния достигнуто не было. Если господа рассчитывала на это соглашение, то она, несомненно, просчиталась. Перспективного соглашения не получилось — в лучшем случае сохранялся хрупкий, зыбкий временный компромисс. И это закономерно. Оставаясь самим собой, новгородское боярство не могло ни переродиться, изменив свою социально-политическую природу, ни по-настоящему смириться перед великим князем. Политическая власть и экономическое могущество боярской олигархии были органически несовместимы с новыми порядками на Руси, с политическим и общественным строем Русского централизованного государства. С образованием этого государства, с включением в его состав Великого Новгорода олигархия с необходимостью должна была исчезнуть. Спорным был лишь вопрос о том, когда и в какой форме совершится этот неизбежный и фундаментальный исторический факт. Свое отношение к новгородской элите великий князь продемонстрировал уже дважды — в августе 1471 года в Русе и в ноябре 1475-го на Городище. Оба раза его выбор между господой и рядовыми гражданами — «меньшими», а впоследствии «обиденными» — был однозначным. Тем не менее элита или, вернее, определенная часть ее не теряла надежды на соглашение. Ближайшее будущее должно было показать, реальна ли эта надежда.
Глава 5: Колокол в Москве
Наступил 1476 год. В апреле началось строительство нового Успенского собора в Кремле — Аристотель Фиораванти применял новейшую европейскую технологию на глазах у внимательных и любознательных москвичей. В мае в муромском заточении умер один из новгородских «нятцев» — Федор Борецкий, успевший перед смертью постричься в монахи. А в конце того же месяца к великому князю на Москву явились тверские бояре и дети боярские во главе с Григорием и Иваном Бороздиными. Они сложили с себя вассальную присягу своему сюзерену, великому князю Михаилу Борисовичу, и перешли на службу к государю всея Руси, Прапрадед этого Михаила Борисовича пытался соперничать с Дмитрием Донским. Отец, Борис Александрович, извлекал свою пользу из охватившей Московскую землю феодальной смуты — оставшееся в стороне от усобицы Тверское княжество процветало. А от самого Михаила Борисовича в мирное время отъезжали в Москву вассалы. Тверские бояре, как и ростовские и ярославские, понимали, что время самостоятельности их княжеств кончилось, что только под властью великого князя всея Руси могут они сохранить свои привилегии, свои земли, свои социальные перспективы. Почти без сопротивления таяли и распадались сильные некогда княжества, исчезали княжения, восходившие к сыновьям и внукам Всеволода Большое Гнездо. Бывшие князья и их бывшие бояре и дети боярские становились служилыми людьми Русского государства. А новгородские бояре еще надеялись сохранить свою «старину»...