Закат боярской республики в Новгороде

Алексеев Юрий Георгиевич

Итак, группа достаточно влиятельных новгородских посадников и бояр (может быть, не без ведома владыки Феофила) действительно обратилась к великому князю с предложением называть себя «государем» Великого Новгорода. Что же могло толкнуть их на такой беспрецедентный шаг? Что могло побудить посадников и бояр, членов правящей новгородской элиты, превратиться в презренных «переветников», изменников родного города?

Самым вероятным кажется предположение, что влиятельная группа бояр (возможно, державших в то время бразды правления) решила упредить события и добиться реального соглашения с великим князем ценой отказа от автономии Новгорода. Наиболее дальновидные представители господы не могли не понимать, что с боярской республикой фактически все кончено. И суд на Городище, и особенно суды в Москве в феврале— марте 1477 года ясно свидетельствовали об этом. В этих условиях мысль о добровольной капитуляции

перед великим князем вовсе не была такой уж нелепой. Бояре, приглашавшие великого князя стать «государем» в Новгороде, могли надеяться, что он оценит их «преданность» и сохранит за ними их земли, их общественное положение. Они могли надеяться, что именно через них великий князь будет управлять-своей «отчиной». Именно поэтому злополучный Василий Никифоров бил челом в службу великому князю, т. е. принес ему феодальную присягу, стал его служилым вассалом. Формально говоря, тут еще не было акта измены в прямом смысле по отношению к Новгороду. Вполне могло быть, что боярин, как он и объяснял на вече, действительно не целовал креста «на свою господу и братыо», «на государя своего Великого Новгорода», т. е. не принимал на себя обязательств, непосредственно направленных против новгородцев. Но, во всяком случае, это была, несомненно, двойная игра — тайно переходя на службу к великому князю, боярин фактически предавал интересы своего города. «Перевет» был налицо.

Трагедия Новгорода, точнее, новгородского боярства заключалась именно в безысходности, безальтернативности положения. Оно оказалось между молотом и наковальней. Те, что оставались верными Великому Новгороду, его «старине и пошлине», с необходимостью превращались во врагов великого князя со всеми вытекающими отсюда последствиями. При очевидной неизбежности скорого падения республики они не могли ожидать лично для себя ничего хорошего. Потеря имущества, социального положения, а может быть, свободы и самой жизни была для них наиболее вероятной перспективой.

Те, что пытались перейти на сторону великого князя, неизбежно оказывались «переветниками» и должны были ожидать заслуженную расправу на вече.

Тут-то и могла родиться идея приглашения великого князя, «превентивной» капитуляции перед ним. Только власть великого князя могла спасти «приятных» ему бояр от народной расправы, только соглашение с ним — попросту говоря, переход к нему на службу — могло сохранить за ними их земли. Новгородцы должны были пойти по стопам псковичей — признав великого князя «государем», оставаться его «добровольными мужами», сохраняя прежнее внутреннее устройство. Дальнейшие события показали, однако, что все это было не больше чем прожектерство.

Великий князь потребовал не формального, а реального установления своей власти в Новгороде. Его программа, изложенная на вече боярином Федором Давидовичем, не оставляла в этом ни малейших сомнений. Правда, в изложении псковской летописи (нашего единственного непосредственного источника об этом) ничего не говорится о посадниках, о тысяцких, о вече, т. е. о собственно новгородских институтах. Но если суд в Новгороде становится монополией великого князя, если «по всем улицам» «сидят» его тиуны, то ясно, что старые республиканские институты теряют всякое, даже формальное, значение. Программа великого князя была несовместима с основами политического строя боярской республики. Принятие этой программы означало бы конец вечевого республиканского строя. Ясно, что ни основная масса рядовых «мужиков-вечников», преданных своему старому городу, ни — что, может быть, еще более важно — основная масса посадников и бояр, элиты, державшей в своих руках всю политическую власть, не могли пойти на принятие такой программы. Попытка «мирного» установления новых порядков в Новгороде, «мирной» ликвидации республики с сохранением боярских привилегий оказалась всего-навсего боярской утопией. Опытом псковичей воспользоваться не удалось. Слишком глубоки оказались противоречия между великокняжеской властью на Москве и новгородским боярством в целом, между сторонниками и противниками Москвы в среде этого боярства. Вечевой стро'й Пскова мог еще до поры до времени как-то вписываться в политическую систему централизованного государства. Республика могущественных новгородских бояр была с этим государством несовместима. Борьба между боярскими группировками решалась топорами на вечевых сходках. Миссия Подвойского Назара и дьяка Захария провалилась.

Шесть недель вырабатывала новгородская господа ответ на московский ультиматум. Очевидно, нелегко было прийти к общему решению. Нелегкой была борьба между сторонниками и противниками капитуляции. Все это время великокняжеские послы жили у себя на Городище. Наконец, «чествовав»

их, новгородцы «с честью их к великым князем отпустили» со своим ответом на московские предложения:

«Вам, своим господином, челом бием. А что государи вас, а то не зовем. А суд вашим наместником на Городище по старине. А что вашему суду, великых князей, ни вашим тивуном, а то [у] нас не быти. Ни дворище вам Ярославля не даем. На чем... на Коростыни мир кончали, и крест целовали, по тому и хотим с вами и жити... А который тебе так ималися без нашего ведома чинити, то ведаеш ты, как их хощешь казнити. А мы их тако же, где которого поймав, хотим казнити. А вам, своим господином, челом бием, чтобы есте нас держали в старине, по целованию крестному».

Признавая, в соответствии с Коростынским доконча-нием, великих князей своими «господами», новгородское руководство полностью отвергало все новые предложения, основанные на мартовском посольстве о титуле. И титул «государя», и судебная монополия, и назначение тиунов на новгородские улицы — все это категорически, безоговорочно отметалось.

Отвергалось и требование великого князя предоставить ему Ярославово дворище на Торговой стороне, в Славенском конце. Здесь когда-то жили князья, и сам Ярослав Мудрый, и его сын, и внук, и правнук, вплоть до неудачливого Всеволода Мстиславича, которою а 1136 году новгородцы с позором изгнали из своего города. «Не блюдет смерд... хотел... сести в Переяслав-ли... ехал... с полку преже всех...» Князь Всеволод самовольно распоряжался смердьими землями, нарушая монополию городской общины, добивался княжеского стола в другом городе. Он отнюдь не проявил воинской доблести, что было особенно постыдно для Мономахова внука. С тех пор князья не жили на Ярославовом дворище. Это произошло на утренней заре Новгородской феодальной республики. Сейчас, на ее закате, боярство упорно держалось за это дворище — символ силы, символ славы вечевого строя. Символическое значение дворища понимал и великий князь.

Но дело было не только в символе. На Ярославовом дворище собиралось вече. Переход дворища в руки великого князя не только давал ему возможность жить самому или держать своих наместников в самом центре Торговой стороны, вступать в непосредственные контакты с ее жителями. Передача дворища великому князю означала физическую ликвидацию веча. Этого господа допустить не могла. Она не могла допустить ничего, что умаляло бы ее реальную власть в городе — класть, и без того ограниченную судебным контролем со стороны великого князя.

Сила солому ломит. После Шелонской битвы господе пришлось сдать не одну позицию. Господа заключила Коростынский мир. Господа вынуждена была вытерпеть суд на Городище. Посадники и бояре принуждены были ездить в Москву на суд великого князя. Но на дальнейшие уступки господа идти не могла. Они означали бы добровольное самоубийство. Бояре, чинившие «тую прелесть», были наказаны. Предложения великого князя были отвергнуты. Переговоры окончились. Корабли были сожжены.

Итак, в начале лета 1477 года выяснилось, что Коростынь была только перемирием. Интересы оказались несовместимыми. Трагическое противостояние старого и нового, раздробленности и единства, сепаратизма и централизации приближалось к окончательной развязке.

При получении первых известий о событиях на новгородском вече великий князь понял, что война неизбежна. Еще господа не сформулировала свой ответ на московский ультиматум, еще на Городище жили великокняжеские послы, а в Псков уже ехали Иван Зиновьевич Станищев и дьяк великого князя Григорий Иванович Волнин, «веля и поднимая Пскова на Великой Новъгород». Псковичи должны были быть готовы к походу по первому требованию.

Но им очень не хотелось идти на войну. Новгород был им больше неопасен, скорее даже вызывал сочувствие. Псковские бояре не могли не чувствовать своего рода солидарности с новгородскими. Проводин великокняжеского посла, они отправили в Новгород своего гонца Богдана.

По старому своему «целованию» псковичи откровенно сообщали новгородцам: «Нас на вас князь великий поднимает» — и предложили свое посредничество: «...ино толко вам каково будет дело до великих князей, и мы за вас ради (рады.— Ю. А.) послов своих слати челом бити».

Делая такое предложение, псковская господа шла, несомненно, на большой риск. Хорошо еще, что во Пскове в это время не было князя-наместника,— Ярослав Оболенский уехал еще в феврале, а преемник ему пока не был назначен. Трудно сказать, к каким результатам привело бы псковское посредничество, если бы действительно псковичам пришлось «послов своих слати челом бити» великому князю о его новгородской «отчине». Едва ли Ивану Васильевичу понравилось бы вмешательство в его отношения с новгородскими подденными. Но до посредничества дело не дошло.