Закат
Шрифт:
Вдруг Владыка выпрямился в полный рост. Что-то отвлекло его внимание – такое, что лишь Владыка был способен воспринять.
Тварь что-то увидела. В физическом смысле Владыка находился в пещере вместе со всеми, однако в психическом смысле Тварь смотрела на мир глазами другой твари – одной из тех, кого Владыка назвал Расплодом.
В голову Палмера Владыка шепнул всего одно слово:
Мальчик.
Палмер ждал объяснения, но его так и не последовало. Владыка уже вернулся в текущую реальность, в «здесь и сейчас». И вернулся он – ко всем, окружавшим
Вот вам завтрашний день: весь мир охвачен огнем, а книга и мальчик – у меня в руках.
Блог Фета
Я убивал.
Я умерщвлял.
Я лишал других жизни.
Теми самыми руками, которыми сейчас печатаю на клавиатуре.
Я колол, кромсал, бил, крушил, расчленял и обезглавливал.
Моя одежда и моя обувь были измараны их белой кровью.
Я уничтожал. И я испытывал радость от уничтожения.
Вы можете заявить, что, как профессиональный истребитель крыс, я всю жизнь готовился именно к этому.
Я могу понять этот довод. А вот принять не могу.
Потому что одно дело – когда крыса в слепом ужасе взбирается по твоей руке.
И совсем другое дело – когда перед тобой стоит твой собрат, твое подобие в человеческом облике, и ты должен сразить его.
Они выглядят как люди.
Они очень похожи на вас и на меня.
Я больше не крысолов.
Я охотник на вампиров.
И вот еще что.
Есть вещи, которые я могу поведать только здесь, потому что не отважусь сказать это вслух кому бы то ни было.
Просто знаю, что подумают люди.
Я знаю, что они почувствуют.
Я знаю, что они увидят, взглянув мне в глаза.
«Как можно?» – спросят они. Столько убийств…
А мне вроде как нравится убивать.
И я весьма способен к этому.
Может быть, я даже очень способен к этому.
Город рушится. Вероятно, рушится весь мир. Апокалипсис – серьезное слово. Веское слово. Особенно когда осознаешь, что ты и впрямь смотришь апокалипсису в лицо.
Не может быть, чтобы я оказался один такой. Где-то должны быть и другие, похожие на меня. Люди, которые прожили свои жизни с ощущением неполноты, половинчатости. Люди, которые нигде на белом свете не могли по-настоящему применить себя. Которые никак не могли понять, с чего это вдруг они оказались на этой земле и к чему предназначены. Люди, которые никогда не отвечали на чей-то зов, потому что никакого зова не слышали. Потому что никто не взывал к ним.
Пока еще не взывал.
До этой самой поры.
Пенсильванский вокзал
Нора отвернулась, как ей показалось, всего лишь на секунду-другую. Несколько мгновений она смотрела на большое табло, ожидая, когда появится номер их перрона, но вдруг ее взор ушел внутрь, и Нора, измотанная до крайности, отключилась.
Впервые за много дней она ни о чем не думала. Никаких вампиров, никаких страхов, никаких планов. Зрение расфокусировалось, а сознание перешло в спящий режим, притом что глаза оставались открыты.
Когда Нора, моргнув несколько раз, возвратилась в реальность,
Нора повернулась и увидела рядом с собой Зака – он слушал что-то по айподу.
А ее мамы не было.
Нора огляделась – нет, мамы не видно. Она стянула с Зака наушники, попросила его о помощи, и Зак тоже начал озираться.
– Жди здесь, – велела Нора, показав на сумки. – Не двигайся с места!
Она проталкивалась сквозь тесную толпу, скопившуюся у доски информации об отправлениях поездов, – люди стояли буквально плечом к плечу. Нора пыталась найти хоть маленький шов в плотной людской ткани, хоть какую-нибудь тропочку, которую могла проложить ее медленно передвигавшаяся мама, – но так ничего и не увидела.
– Мама!
Где-то позади раздались громкие голоса. Нора повернулась и опять стала проталкиваться – теперь уже на шум. Толпа выпустила ее, только когда Нора оказалась у самого края главного вестибюля, возле опущенной решетки закрытого продуктового магазинчика.
Там она и увидела свою маму, которая держала горячую и страстную речь перед каким-то совершенно озадаченным всем происходящим семейством – судя по виду, из Южной Азии.
– Эсме! – вдруг завопила она, обращаясь к Норе по имени своей покойной сестры. – Следи за чайником, Эсме! Он кипит, я слышу!
Нора наконец пробралась к матери, взяла ее за руку и, заикаясь от волнения, принесла извинения азиатскому семейству – мужчине и женщине с двумя маленькими дочками, со всей очевидностью не владеющим английским.
– Мама, пошли.
– Ну наконец-то, Эсме, – сказала Мариела Мартинес. – Что это у нас горит?
– Пошли, мама. – На глаза Норы навернулись слезы.
– Ты спалишь мой дом!
Нора вцепилась в руку матери и потащила ее сквозь толпу, не обращая внимания на ворчливые реплики и явные оскорбления. Зак стоял там, где Нора его и оставила, – приподнявшись на цыпочки, он высматривал их в толпе. Нора ничего не сказала – ей очень не хотелось расплакаться на глазах у мальчика. Но все это было уже чересчур. У каждого человека есть предел прочности. Свой предел был и у Норы, и она очень быстро подбиралась к нему.
Как же мама гордилась Норой – и тогда, когда она защитила диплом по химии в Фордемском университете, и потом, когда Нора стала работать в Школе медицины Университета Джона Хопкинса, специализируясь на биохимии. Теперь Нора понимала, что мама тогда просто уверилась, будто добилась своего: ее дочка станет богатым доктором. Однако интересы Норы лежали в области здравоохранения, а вовсе не в области терапии или педиатрии. Теперь, оглядываясь в прошлое, Нора видела: тень, отброшенная аварией на Трехмильном острове, повлияла на ее жизнь значительно сильнее, чем она в ту пору осознавала. В Центрах по контролю и профилактике заболеваний платили зарплату в соответствии с государственной тарифной сеткой, и жалованье Норы куда как отличалось от тех кругленьких доходов, которые получали ее коллеги в частном секторе. Но она была молода и считала, что сначала должна послужить медицине, а прилично зарабатывать начнет как-нибудь потом.