Заклинатель джиннов

Ахманов Михаил Сергеевич

– Надо же, – сказала Олюшка, погладив железный тришкин бок. – Я и не думала, что Тришка у нас та-акой умник!

– Это не он умник, – возразил я, – а дядя Сережа. Программу-то кто составил, моя прелесть? А без программы Тришкой можно гвозди забивать.

– Ну-у прям-таки… – протянула Олюшка, но тут ей пришла новая мысль: ресницы взметнулись, глаза округлились, а курносый нос аж побледнел от возбуждения. Она потянула меня за рукав, заставив склониться к самым ее губам, и прошептала: – Дядя Сережа, а дядя Сережа… А что же будет, когда ты узнаешь тайну заокеанских волшебников? Ты сам будешь делать денежки? Ненастоящие, но совсем-совсем как настоящие? И ты станешь богатым?

Гордо выпрямившись, я принял оскорбленный вид и заявил:

– Это откуда у вас такие мысли, барышня? Совсем недостойные благородной девицы… Взгляните – разве я похож на жулика?

– Не похож, – вздохнув, согласилась Олюшка и окинула меня критическим взором. – Совсем не похож… А жалко!

Я чуть не подпрыгнул.

– Это еще почему?

– Мама говорит, что если бы ты, с твоими мозгами, был капельку жуликом хоть чуть-чуть! – то подошел бы нам в папы.

Ну разве не прелесть! Очаровательная малышка! И такая разумная

и логичная… Будь моя воля, я бы женился на Катерине исключительно ради Олюшки, и стала бы она у меня программистом. Олюшка, разумеется, а не Катерина; Катерина у нас секс-бухгалтер, а горбатого лишь могила исправит. Ребенок снова вздохнул, и мне пришлось совершить вольность – прижаться своей небритой щекой к мягкой и нежной щечке. – Ты не расстраивайся, детка! Ты главное сообрази: хоть папу тебе выбирает мама, зато друзей ты выбираешь сама. А папы всякие бывают… Может, попадется тебе что-то приличное, может, нет… Так что с папами не надо торопиться. – А твой каким был? – спросила Олюшка, и тут уж настал мой черед вздыхать.

Потом она принялась допытываться, что же я собираюсь делать с заокеанской тайной – может, жуликов ловить вместе с дядей Аликом? В каком-то смысле эта гипотеза отвечала истине. Я не стремился обнаружить все секретные значки – достаточно было одного или двух, чтоб сконструировать аппарат, производящий безошибочную экспертизу. Такой приборчик и являлся конечной целью моего проекта; мыслилось, что будет он недорогим, компактным и необходимым всюду, где шелестят зеленые купюры. Принцип действия этой машинки я еще не представлял; о принципе говорить было рано, поскольку зависел он от того, что обнаружим мы с Джеком. Но что бы мы ни нашли, в успехе практической реализации не приходилось сомневаться. Российский ум изобретателен и изворотлив – дай идею, а уж умельцы подкуют блоху! Мои гаранты обещали, что на умельцев не поскупятся, и я уже прикидывал, кого бы лучше нанять: безработных оборонщиков из «Градиента» и «Поляриса» или обойтись своими институтскими. Все это пришлось объяснять Олюшке в доступных выражениях, но главное ребенок ухватил: мы трудимся на дядю-богача, чтоб стал он миллионером, торгуя нашей волшебной машинкой. Я с этой мыслью смирился давно, однако Олюшка, склонная по младости лет к идеям социальной справедливости, с возмущением фыркнула. Потом вздохнула, прощаясь с мечтами о папе Сереже. Я тоже вздохнул. Хрумки платили неплохо, но на весь обещанный гонорар я мог бы купить лишь сиденья от керимова «Мистраля». Возможно, еще и дверцы, но на колеса и двигатель рассчитывать не приходилось.

Так, за вздохами и разговорами, мы окончили свои труды и отправились на кухню, ужинать. В Олюшкиной сумке нашлась коробка сливы в шоколаде, и мы занялись ею всерьез – вдвоем, ибо Белладонна, обнюхав предложенную ей конфетку, сморщила нос и чихнула. Я налил ей молока, а нам с Олюшкой – чаю; себе – в отцову чашку, а гостье – в мамину. Она очень хорошо смотрелась с маминой чашкой из костяного фарфора в руках; ее личико и тонкие пальцы тоже казались фарфоровыми, розоватыми и будто бы вылепленными искусным скульптором. Я на мгновение представил, что вместе с нами сидит Катерина, в своей роскошной шубке и лисьей шапочке, но почему-то она никак не вписывалась в пейзаж. Подумав, я понял, в чем проблема: третья чашка на нашем столе была бы лишней.

Глава 5

КУДА ПОДЕВАЛСЯ МОЙ МЕД?

Куда мой мед деваться мог?

Ведь был полнехонький горшок!

Он убежать никак не мог,

Ведь у него же нету ног!

А. Милн. Винни-Пух и все-все-все

– Кто там?

– Три мушкетера и графиня де Монсоро…

– Кто там?

– Рем Квадрига, доктор гонорис кауза, и Клоп-Говорун…

– Кто там?

– Пара морлоков. Пришли жрать элоя…

Дни катились один за другим, серые и блеклые, как зимнее питерское небо. Скучные, тоскливые дни! Правда, временами раздавался звонок, и на мое привычное – кто там?… – отвечали:

– Вас беспокоят из контрразведки Юлия Цезаря. Не у вас ли скрывается гражданка Клеопатра Птолемеевна?…

Наступил февраль, а с ним – внезапная оттепель; потом снова грянули морозы, осевший снег покрылся толстой бугристой коркой льда, и я не шел – скользил к троллейбусной остановке, словно буер под парусом. У метро было полегче – там лед посыпали песком, и шеренги торговок и нищих ограничивали свободу маневра. Между этими живыми барьерами струился по утрам людской поток – те, кто не нищенствовал и не торговал, спешили на работу, подгоняемые самыми разными резонами: одни – заботой о хлебе насущном, другие – корыстью, тщеславием или привычкой. Мною же двигали любовь к науке и искренний энтузиазм, а это очень сильные мотивы; и потому, должно быть, я второпях свалился со ступенек у входа в метро, порвал куртку и расшиб ребра.

Случилось это в начале февраля, чуть скрасив ярким цветом мой монотонный жизненный променад. Все прочее катилось и плелось своим чередом: филенку воровали уже, наверное, в десятый раз; мой аспирант Паша Руднев трудился над первой фразой своей диссертации; аргентинцы затихли, и британский авианосец свернул к нефтяным арабским берегам; в Чечне постреливали, в Крыму бились от Севастополя до Перекопа, под Хабаровском царило затишье – нашим федералам не подвезли бензин, а у дыркачей кончились снаряды. Бянус распутывал свои узелки, Алик ловил мошенников, Ирак заключил перемирие с Ираном, американцы с союзниками ловили Усаму бен Ладена, а Юрик Лажевич, по утверждению Басалаева, грозился бросить своих оппонентов на растерзание стае гиен. Вот только где он их возьмет?… – раздумывал я. Купить африканских не по средствам, а в городском зверинце гиена имела столь жалкий вид, что против наших зубастых доцентов ей было не выстоять. Да и что ей проку в тех доцентах-недокормышах? Вот упитанный чиновник из мэрии – другое дело!

В личном плане, если не считать порванной куртки и синяка на ребрах, особых перемен не наблюдалось. Звонил Михалев: что же ты, мои шер, о старике забываешь?… давай-ка в следующий выходной… твои зубы, мои вафли… а еще книжку новую подарю… какую?… про Ленина… нет, не историческую, а фантастическую, как мумию оживили…

Еще заехал Николай, шкаф из гарнитура моих нанимателей, забрал коробки с фальшивыми баксами; следом позвонил Керим, дабы узнать об успехах, и получил информацию, что дело движется, но трубить в фанфары еще рано – мы с Джеком закончили лишь первичную обработку и выделение самых тривиальных признаков. Я подготовил еще один доклад о классификации минералов, и теперь Вил Абрамыч поощрительно улыбался мне при каждой встрече. В свой черед я со всем старанием улыбался ему, кланялся и выпячивал грудь колесом, так что любой из наших сотрудников мог заметить, как Невлюдов Сергей Михайлович подгоняет задницу к креслу завкафедрой. Мои коллеги реагировали на это с пониманием, а кое-кто даже хлопал меня по спине и неразборчиво бурчал, что, мол, большому кораблю – большое плавание. Я бы с радостью отплыл куда-то, но жаль было покинуть Питер, а также Белладонну и Алика с Бянусом. К тому же ничего романтического этот вояж не сулил; ничего такого, чтоб серая нить будней вдруг вспыхнула и сгорела дотла, а пепел ее обернулся многоцветным фениксом. Ни ирокезы, ни команчи не торопились призвать меня, дабы обрушиться на бледнолицых, призраки электронного полтергейста обходили мой дом за версту, и предложений слетать на Марс тоже не поступало. Вместо этого я получил послание от Боба Рэнсома, державшего свиную ферму в Вайоминге, у городка с чудным названием Биг Виски. Пили там не так круто, как у нас, зато была иная экзотика: быки и ковбои, родео и салуны, шерифы с «кольтами» и степи с травой по грудь, а еще – необозримые стада свиней. Как-то, во время своих каникулярных странствий, я доперся до этого самого Вайоминга, и на проселочной дороге мой «фордик» приказал долго жить. Вдоль дороги тянулся забор без ворот и калиток, а за ним, в отдалении, виднелось что-то каменное, основательное, с башней под звездно-полосатым флагом. Решив, что это поместье местного ленлорда, я отправился за помощью: как всякий нормальный российский гражданин, форсировал забор и стал пробираться среди навозных куч, поражаясь их величине и обилию. Но каменный замок был не поместьем, а свинофермой, и охраняли ее гигантские хряки размером с гиппопотама, но более шустрые и игривые. Я им понравился; загнав меня на штабель пустых картофельных ящиков, они принялись держать совет, то ли умять вкуснятину на месте, то ли дать ей побегать и порезвиться. К счастью, тут появился Боб и водворил порядок железной рукой. Я прожил у него неделю, и это были отличные деньки! С утра до вечера мы обихаживали свинок, а в сумерках, расположившись под черепичным козырьком веранды, толковали о разных разностях – о девушках и компьютерах, о физике и свиноводстве, о королях, капусте и перспективах нашей земной цивилизации. Мы пришли к единому мнению, что физика и компьютеры – блажь, а вот свиньи и девушки – дело стоящее: никаких тебе иллюзий, и есть за что подержаться. Но оставалось множество тем, которые мы не обсудили – к примеру, о космических пришельцах, расовой проблеме и употреблении суффиксов в русском языке. Так что Боб приглашал меня летом в Вайоминг, дабы, как он выразился, покрутить хвосты кабанчикам и поболтать на досуге. Я ответил, что поразмыслю над этим предложением.

Спокойное место штат Вайоминг, особенно та его часть, где разводят свиней. По-моему, даже спутники ее огибают, а если какой и залетит, то не из тех, что палят по Луне. Кстати, с этой пальбой никак не могли разобраться: специалисты НАСА клялись, что не нашли ошибок в своих программах, а физики из Ливермора и Беркли долбали их в хвост и гриву, утверждая, что разрядиться спонтанно лазер никак не мог. В конце января к проблеме подключились «зеленые» – под тем предлогом, что хватит, мол, вертеть дырки в земной атмосфере и переводить зазря кислород. Демарш их показался мне нелепым – ведь спутники висят в сотне миль над земной поверхностью, где нет ни атмосферы, ни кислорода. Меж тем загадочные события продолжались. Просматривая «Amazing News», я только руками разводил да косился на Белладонну – вдруг она заговорит. Что не исключалось; если антенны радиотелескопов вращаются сами собой, а космический зонд, не достигнув Венеры, меняет курс, то могут произойти любые чудеса. Белладонна, впрочем, не говорила, а лишь мяукала (зато вполне членораздельно), но иных чудес и диковинок в мире все прибавлялось и прибавлялось. Были среди них утечки энергии и жалобы на странные шутки коммуникационных систем, компьютерных и телефонных: люди звонили друзьям и родичам, раз за разом попадая в штаб-квартиру ЦРУ или в Английский банк. Телефон, разумеется, ненадежное средство связи, но про оптоволоконные линии я бы этого не сказал. На них, словно Земля на трех китах, стоит Глобальная Система, и если сервера [18] исправны, то всякое сообщение дойдет куда положено.

18

Сервер – мощный компьютер, постоянно включенный в Сеть и предназначенный для приема сообщений и пересылки их по нужным адресам. Играет роль своеобразного почтового отделения и станции связи, позволяющей общаться с любым абонентом письменно или визуально. Разумеется, для визуального контакта абонент должен иметь компьютер с высокоскоростным модемом, подключенным не к обычной телефонной линии, а к оптоволоконному каналу связи (прим. Сергея Невлюдова).

Как утверждалось в «Amazing News», сервера были исправны, но некий молодой японец, желавший поболтать с невестой в Иокогаме, трижды соединялся с Пентагоном. Весьма поразительный факт! С другой стороны, где же ему место, как не в «Amazing News»? А место факта в системе информации – его важнейшая характеристика; какое место, такое и доверие.

И я, поудивлявшись и поахав, прикладывал компресс к своим синякам и шел спать. И снилось мне, как дергается в развеселой пляске решетчатая чаша телескопа, как венери-анский зонд поворачивает к Магеллановым Облакам и как я пытаюсь связаться с Бобом Рэнсомом, но вместо Биг Виски на проводе Иокогама, а вместо Боба – девушка того молодого японца, и я говорю с ней на каком-то странном языке, не русском, не английском, а похожем на древний фортран. Утром я вставал, кормил Белладонну и ложился на заданный курс – неизменный, как положено для больших кораблей. От дома до института, от кандидатской до докторской, от стула научного сотрудника до кресла завкафедрой…