Заклинатель джиннов
Шрифт:
Мчась в космической тьме, я уже предвкушал, как мы с Уокером вставим мерзавцу фитиль в процессор, но вдруг наш космический транспорт затормозил, рассыпался, мой спутник исчез, а вслед за этим Галактика мигнул а яркими звездами и провалилась в тартарары. Передо мной сияла алым светом беспредельная огненная даль, в ней мерцали вспышки молний, ворочались багровые тучи, а на самой большой из них сидел огромный черный пес с вытянутой мордой, и с клыков его капала слюна. Это апокалипсическое зрелище сопровождалось тревожным гулом набата, дьявольским завыванием сирены, ураганным ревом и другими звуковыми эффектами. В целом чувство было таким, словно я на полном скаку вылетел из седла и впилился в стену, ограждающую ад. Конечно, я ее пробил – иначе откуда же этот звон и рев, этот огонь и этот страшный пес, сатанинское отродье?…
Прошло секунд пять, пока я наконец сообразил, что вижу Добермана и что трансляция фульрика вырубилась по аварийному прерыванию. Причин могло быть три: или началось всемирное побоище, или какой-то пронырливый хакер пытался обшарить тришкины закрома, или…
Содрав шлем, я вскочил, и Белладонна с испуганным мявом спрыгнула с моих колен. Голографический апокалипсис разом кончился; звон и рев превратились в негромкое попискивание, а пламенные адские дали – в чуть вогнутую розоватую поверхность экрана. Но в самом его центре по-прежнему маячил черный пес, а под ним, в красных окнах, темнели ровные строчки сообщений. Левое информировало, что копия программы «Джек» снята с компьютера bran@uni.spb.ru (то был сетевой адрес Бянуса), а правое уточняло, что покража свершилась в 19.32 и что тревожный сигнал добрался до Тришки через ноль минут девяносто семь миллисекунд – то есть, как и положено, со скоростью света. Но хищная лапа грабителя исчезла с той же быстротой, уволакивая горшок с моим медом; исчезла и скрылась в каком-то неведомом закоулке Сети, может в Австралии, а может в Панаме, Китае или Нью-Васюках. Впрочем, мед есть мед; не бывает меда без запаха, а мой Доберман – чуткий песик.
Я повернулся к Белладонне и хмуро буркнул:
– Прошу простить мою невежливость, синьора. Причина самая извинительная: нас обокрали! Без штанов оставили, по правде говоря.
– Мяу? – произнесла моя кошка, явно желая приобщиться к более полной информации.
– Собственно, обокрали доцента Бранникова, – уточнил я. – Да-да, того самого Бранникова, который чешет вас за ухом и допускает прочие вольности. А вы, бесстыдница, в ответ мурлыкаете и урчите!
– Урр! – не согласилась Белладонна, будто Бянус, этот лохастый веник, никогда не чесал ее за ушами. – Урр! Урр!
– Вот тебе и урр! А он, между прочим, клялся, что в Сеть коготка не покажет! Ни шерстинки, ни кончика хвостика, понимаешь? Какой поганец! – Я с грустью покачал головой. – Верь после этого людям! Верно сказано, киска: good fences make good neighbours! [23]
Киска, хоть была не в ладах с языками, утвердительно мяукнула и с грозным видом распушила хвост трубой. – Ну и что же мы сделаем с этим Бранниковым? – риторически вопросил я, снова опускаясь в кресло. – Выколем зенки его пентюху? Шнобель открутим? Дадим коленом по виндам? Или пасть порвем?
23
Good fences make good neighbours – чем выше заборы, тем лучше соседи (прим. ред.).
– Мрр-унн…
Белладонну мучили сомнения, и мне пришлось с ней согласиться. По двум причинам. Во-первых, компьютер ни в чем не виноват, и хоть он не живой, все-таки жалко делать ему лоботомию. Во-вторых, Бянус хоть и поганец, но друг, и харакири его компьютеру было бы чистой подлянкой, а к тому же еще и глупостью. Ну потру я ему диски или микроба запущу – так кого он призовет на помощь?… Правильно, своего дружбана Сергея Невлюдова, пи-эйч-ди во всякой хитрой технике… И будет все по пословице: за что боролись, на то напоролись.
Так что я решил заявиться утром к Сашке на кафедру без всяких звонков и предупреждений, взять его за глотку и чего-нибудь отвернуть – скажем, в том месте, откуда ноги растут. А сейчас нам с Доберманом предстояли следствие и розыск, и дело это откладывать не стоило. Хакеры в большинстве – как сороки-воровки: сопрут что-нибудь и начинают играться блестящей штучкой, соображая, куда ее можно приткнуть и в чем ее польза и профит. В это самое мгновение и полагается нанести удар – а уж какой, это зависит от квалификации и милосердия ограбленного. Если взять мой бедламский вирус, то он стремителен и беспощаден, как тетрачума – пять микросекунд, и в памяти полный вакуум, а на экране надпись: бай-бай, притырок.
Впрочем, это не самое страшное, есть кары и пожестче, не для мозгов, для сердца. Не всякий компьютерный блок выносит быстрые переключения в пиковых режимах; например, если подать на материнскую плату [24] высокочастотные импульсы, то микросхемы не успеют их отработать, возникнут экстратоки, и, как гласит термодинамика, случится небольшой Ташкент. То есть нагрев сверх допустимой нормы; затем кое-что расплавится, и вся компьютерная начинка прикажет долго жить. А цена ей – от трехсот до тысячи в твердом валютном исчислении! Так что врезать можно и по «мозгам», и по «железу», а при особой изощренности – по оператору-хакеру, ежели он в контактном шлеме или часто посматривает на экран. Есть такие программки, что выдают всякую пакость, которая глазом не видна, но фиксируется в подсознании… есть и другие, что раскачивают биоритмы, заставляя изображение мерцать и подрагивать… Но это уже беспредел, и мой Бедламчик такими вещами не занимается.
24
На материнской плате обычно смонтированы процессор и оперативная память, весьма дорогостоящие микросхемы (прим. Сергея Невлюдова).
Конечно, бывают очень предусмотрительные хакеры – тс сразу отключаются от Сети, переписывают ворованное на съемный диск и не спешат с экспертизой. Но зачем красть, если не можешь попользоваться? Так что вор запускает программу, а потом, через день-другой, выходит в Сеть; тут ему и крышка, если розыск был проведен своевременно и по всем правилам.
Эти соображения меня, однако, не радовали. Если начистоту, я был угнетен и зол, и моя беседа с Белладонной отдавала не юмором, а черным сарказмом. Надо же, глядел я свои сказочки про уворованных блондинок и бесстрашных рейнджеров, наслаждался и никому не мешал, а тут реальность подносит сюрпризец: блондинку и впрямь украли!
Ну не блондинку, так самое ценное мое имущество, доверенное, кстати, другу! Корешу моему ненаглядному! Растяпе и паразиту! Блудливой гадюке! Отродью теночтитланского козла! Чтоб ею распяли на теокалли и в бутылку закатали! Желательно с «Политехнической»! Напился, видать, алкоголик, и начал хвастать на кафедре, как ловко копает свое узелковое дерьмо… и какой лопатой копает, тоже, небось, доложил… А потом хлобыстнул пару стаканов, память совсем отшибло, крыша поехала – тут он в Сеть и вылез! А друзья-коллеги только того и ждали… Здесь своя лапа видна, своя, не чужая, не из Китая, не из Панамы и не из Нью-Васюков! Кому там надо шарить в скудном доцентском пентюхе? Да и кому из своих такое в голову взбредет? Кто полезет в пустую квартиру? А вот ежели там деньги спрятаны, и звон об этом слышен на всю ивановскую, и дурак хозяин дверей не запирает… Как тут лапу не протянуть? Загребущую, историческую? Ну доберусь я до этой лапки! Мало не покажется!
Выстроив гипотезу и просчитав Бянуса, я крепко его обложил (про себя, чтобы не слышала Белладонна) и отправился на кухню.
Полезно хлопнуть крышкой, выпустить пар, а затем испить чего-нибудь бодрящего, чаю или кофейку из отцовой кружки. Или из маминой, по большим праздникам… Но праздновать мне было нечего, и я мамину чашку не тронул, проглотил свой кофе и сказал Белладонне:
– Сейчас курочку будем резать, синьорита. Разыщем и оставим без потрохов. И перышки ощиплем!
Услышав про потроха, она облизнулась. Затем мы отправились к Тришке, оба – в самом кровожадном настроении, словно два индейца, сменивших трубку мира на боевой томагавк. По такому случаю розыск я решил вести не с клавиш, а с полным погружением; оседлал своего мустанга (то бишь контактное кресло), защелкнул браслеты на щиколотках и запястьях и надвинул шлем. Огненные адские бездны снова разверзлись передо мной, только теперь у Добермана появился спутник, маленький черный пудель с кокетливым бантиком на хвосте. Моя компьютерная ипостась, Маска, под которой я странствую в Сети… Я связан с нею крепче, чем с персонажами фульриков; им я могу подсказать, направить дела туда либо сюда, а с песиком у нас полное сродство душ и миомоторных реакций. Через браслеты, разумеется; стоит мне сжать кулак или брови нахмурить, как сенсор, уловив усилие, преобразует его в импульсный код, а после… Впрочем, эти детали интересны лишь специалистам. Сыщикам они ни к чему. Равно как судьям и палачам. Я перевел Добермана в режим поиска, и зловещее алое зарево угасло. Мир вокруг был безбрежен и пуст, как безоблачное небо над Вайомингом, и в его успокоительной синеве мерцала серебристая тропа – мой сетевой канал в голографической проекции. Этим прелестным видом я был обязан креслу – вернее, его интерфейсному модулю, который делал зримой такую вещь, как пляска бесплотных квантов меж электронных облаков. Временами серебряная тропка – или полупрозрачный тоннель, уходивший в бездонный сапфировый космос – чуть подрагивала, сжималась и вспыхивала фиолетовым; свечение катилось по ней, словно шарик в желобе, исчезая где-то у меня под ногами. Это трудился Доберман: ловил сигналы другой своей половины, похищенной вместе с Джеком, и превращал их в зримый ясный образ. Он мог бы делать это куда быстрее, но приноравливался к медлительному моему рассудку; темп времени, в котором мы сейчас существовали, определялся мной. Иными словами, скоростью химических реакций в моем организме, а не стремительным полетом квантов, детей эфира.