Заклинатель
Шрифт:
– Как же он в дружбе уверяет, – вдруг перебил послов думский боярин. – коли Шиг-Алея, государю московскому в верности поклявшегося, из Казани прогнал и преданных друзей его, князей и мурз многих насмерть побил, многих разграбил и карами угрожал, так что они бежать к Москве из мест отчих принуждены? Коли через голову государя московского с султаном османским сношается и в дружбе к нему клянется, защиты от Москвы у него просит? Так ли ведут себя друзья честные? Так ли ведут себя добрые соседи?
– Хан Казанский, княже, никаких бед не замышляет супротив княжества Московского, – выпрямились послы. – А что
– Набеги зимой на земли русские хан Сафа-Гирей тоже торговли ради устроил? – вступил в разговор второй думский боярин.
– Хан Казанский уже приносил извинения за недоразумение сие и отписывал в грамоте, что случилось то без его ведома и попущения, – терпеливо ответил посол. – И клятвенно заверял, что более сего не повторится.
– Отчего же тогда полон, на землях разоренных взятый, до сих пор государю нашему не возвращен?
– За то правитель наш, хан Сафа, просил свои извинения и сожаления принести, – опять склонили головы послы. – Но виновники набега зимнего, гнева ханского опасаясь, разбежались все и полон угнали. Ныне его нигде не сыскать.
– Как же ж так, любезные? Друзей Шиг-Алея, кои тайно, никак не выделяясь, живут, вы разыскиваете и на кол сажаете, а недругов московских, кои с огромным обозом и полоном по землям казанским кочуют, заметить не способны? Можно ли поверить сему? Великий князь Всея Руси Иоанн требует от хана Казанского до первого снега вернуть в руки его все двадцать тысяч полоняников русских, что тати казанские на русских землях схватили. А коли поймать душегубов, бузу учинивших, он не способен, то пусть иных пленников отдает. Тех, что в Казани в неволе томятся. Их, мы считаем, ловить ни к чему. Они завсегда рядом с ханом. Ступайте, и передайте наш наказ хану Сафа-Гирею. Коли большой ссоры с Москвой он не желает, пусть полоняников до зимы возвернет!
Послы попятились, спиной ушли из залы, а думский боярин снова стукнул посохом:
– Зовите просителей датских.
– Не вернут, – шепнул Андрею на ухо Василий Ярославович. – Никогда казанцы полона не отдавали, покуда рати на их земли не входили. А начнешь воевать – окончательно к османам переметнутся. Будет у нас турецкая земля совсем рядом с рубежами.
– А так, что, не переметнутся?
– Ну коли бояться не будут, то и покровителя иного им не понадобится, – неуверенно предположил Лисьин. – А почуют угрозу от нас воле своей – точно саблю султану на верность поцелуют, за него станут воевать.
– Извини, отец, но на кой хрен такая их свобода, при которой они наши земли, что ни год, грабят?
– Да грабят-то не все. Большая часть татар мира и дружбы с Москвой желают, одной семьей хотят в покое и богатстве жить. Ан прихвостни султанские, предатели да колдуны засланные воду мутят, мурз подкупают, на нас Казань натравить норовят. Войну большую начнешь – и друзья, и враги под рогатину лягут. Тогда точно все нас не любить будут. Станет Казанское ханство нам вражеским.
– А сейчас оно, что, дружеское? Прихлопнуть разом, одной малой кровью. Тогда в будущем от большой крови убережемся.
– Легко сказать – «прихлопнуть». Ты хоть раз Казань эту видел? Да Царьгород – и тот поменее будет…
– А ты Царьгород видел, отец?
– Нет. Но сказывали, он такой же, как прочие городки в странах заката. Вестимо, и размерами не больше.
Зверев промолчал. Он немного представлял, чем станет Стамбул в двадцать первом веке, но насчет шестнадцатого – сомневался. Может, сейчас там и вправду селение размером с Варшаву.
Тем временем датских посланников уже успели спровадить, и их место заняли плечистые казаки в свободных рубахах с вышитыми рукавами, в красных шароварах, уходящих в шерстяные гетры. На ногах у них были небольшие кожаные туфли, на головах – странные суконные колпаки, похожие на папахи. Двое мужиков, лет сорока каждый, без предисловий упали на колени, сорвали с себя шапки, опустили головы.
– Милости просим и спасения, великий князь. Оскудели наши нивы, ничего на них не уродилось ныне. Дозволь торг старьем нашим всяким на землях московских вести, дабы дети наши в землю сырую не легли.
– Государь дозволяет, – тут же ответил думский боярин. – А дабы детишки малые с голоду не пухли, дабы не погиб на Дону народ православный, повелел государь срубить в Костроме семнадцать стругов новых, загрузить их хлебом и репой, соленьями и прочим съестным припасом и, как вы туда доберетесь, отправить их вниз по воде, к волоку донскому. До ледостава должно добраться до вас подаяние княжеское. Коли струги зиму переживут, отправьте их обратно. А коли нет, дозволяем на дрова али на иные нужды порубить.
Андрей навострил уши. Во-первых, слово «струги» напомнило ему что-то знакомое, но только не транспортное, а боевое. А во-вторых, ему было любопытно, когда костромичи успеют построить и снарядить столько кораблей, да еще нагрузить их припасами, если просьба о помощи пришла только сейчас – а до ледостава не так уж и много времени осталось, месяца три, не больше. Однако казаков такой ответ вполне удовлетворил – они бодро вскочили, коротко поклонились, произнося слова благодарности, и поспешили за дверь. Их, небось, уже кони оседланные ждали, чтобы в Кострому мчаться.
Какая-то ненатуральная эта встреча получилась, словно заранее срежиссированная, но разыгранная никудышными актерами. Казаки мало напоминали дипломатов, посланников. Они больше походили на бойцов, прибывших для получения воинского снаряжения, но в силу обстоятельств вынужденных поучаствовать в спектакле.
Боярин Кошкин наклонился к уху великого князя, что-то шепнул. Паренек забегал глазами по гостям:
– Боярин Лисьин? Я вижу, ты здесь? Встань передо мной.
– Пошли, – хлопнул сына по плечу Василий Ярославович и стал проталкиваться вперед через бояр и князей.
Наконец они оказались на свободном месте, подошли к трону. Лисьин склонил голову:
– Долгих тебе лет, великий князь.
Андрей стоял, во все глаза глядя на худощавого мальчишку, что сидел на троне. Господи, неужели это и есть великий и ужасный Иван Грозный? И только когда боярин легонько пихнул его в бок, спохватился:
– Здравствуй, русский царь.
– Я не царь, я великий князь, – почему-то улыбнулся правитель.
– Князей много, ты один. На тебя вся надежда земель русских с востока и до запада, от севера и до юга. А раз самый главный – значит, царь.