Заклинатель

Прозоров Александр Дмитриевич

– Ну а коли есть, так с нею в постели лежать надобно, а не по полям ночным шастать, – сурово отчитала его красавица, извернулась и на четырех лапах побежала к воде. И откуда они только взялись?

– Да-а, в полнолуние здесь гулять явно не стоит, – признал новик. – Не сожрут – так заморочат, заворожат, обманут.

Но он, к счастью, уже стоял у ворот. Его сегодняшнее приключение окончилось.

Москва

Разумеется, утром новик проспал все на свете. Его разбудил Пахом, посланный узнать, отчего молодой боярин не явился к завтраку.

– Это дело такое, Белый, – сладко зевнул Андрей. – Чем больше спишь, тем больше хочется. Ступай, я сейчас спущусь.

Подождав, пока закроется дверь, он откинул одеяло, спрыгнул на пол,

хорошенько, до хруста костей, потянулся и начал одеваться. В здешнем мире существовало очень странное поверье – будто человеку голым спать нельзя. Мол, злые духи всегда готовы проникнуть в тело человека, если он спит без одежды или ходит, туго не опоясавшись. Зверев же привык спать обнаженным. Так и тело отдыхает, и к прохладному белью кожей прикасаться приятно, и вообще… Какой смысл в чистом постельном белье, если ложиться на него в одежде?

Он только успел натянуть поверх исподнего шаровары, когда дверь в светелку открылась, и внутрь с бадьей в одной руке и шваброй в другой вошла Варвара. Увидев новика, она округлила глаза, кинулась было назад, но Зверев успел поймать ее за руку:

– Ты куда, Варя? Подожди. Чего тебя не видно совсем? Где пропадаешь?

– Я не пропадаю, Андрей Васильевич. – Девушка старательно отводила взгляд. – Просто ты уходишь раньше, нежели я прибираться прихожу. А по вечерам я с бабами за прялкой сижу.

– Подожди… – не дал себя обмануть новик. – Захотела бы – могла бы и пораньше прийти. Или во двор выйти, когда я в усадьбе, или в горницу. Раз не вижу тебя – значит, специально прячешься. Почему? – Андрей взял ее за подбородок, повернул лицо к себе, посмотрел прямо в глаза. – Почему?

– За сердце девичье боюсь… – Зверев увидел, как по ее щеке скатилась слеза. – Прикиплю сердцем… Что потом станет с ним… Со мной… Как жить буду?

– Глупая… Все с тобой хорошо будет. Ты будешь счастлива. Ты всегда будешь все так же красива и счастлива… – Он наклонился и поцеловал мягкие, чуть солоноватые губы. – У нас с тобой все всегда будет хорошо.

На лестнице застучали шаги – девушка вырвалась из его объятий и кинулась застилать постель. Через несколько секунд в светелку вошел Василий Ярославович – в обтягивающей тело ферязи, украшенной спереди шелковыми и парчовыми вошвами с самоцветами, в подбитой драгоценным кротовьим мехом епанче на плечах, с саблей на поясе. Рукава рубахи были алые, атласные.

– Чегой-то ты к столу не выходишь, сынок? Никак занедужил?

– Зато хорошо выспался, – пожал плечами Зверев.

– Вот и ладно, – кивнул боярин. – Атласную рубаху надень, шаровары и сапоги яловые. Саблю, само собой, пристегни, но броня ныне нам ни к чему. В полюдье поедем, по имению, по деревням нашим. Глянем, везде ли порядок, как посеялись, сколько скотины опросталось, как косится, нет ли людей приблудных, не слышно ли о татях лесных али иных бедах. Старостам наказ дадим, себя покажем. Коли смерды господина долго не видят, мысли у них дурные появиться могут. Что руки над ними нет, что ослаб помещик, что на защиту его надежды нет более, а волю его можно не исполнять. Споры надо рассудить, с мужиками уговориться, коли не так что идет. Сбирайся, коней ужо седлают.

Боярин вышел, а Андрей понял, что остался без завтрака. Он открыл сундуки, достал парадную одежду – и опять поймал за руку скользнувшую было к дверям девушку, привлек к себе:

– Ничего не бойся. Все у нас хорошо будет. Все… – Он снова поцеловал ее горячие губы, отпустил и торопливо начал переодеваться.

Уже через полчаса он с Василием Ярославовичем выехал за ворота, повернул влево, к Литкам, и на рысях помчался по успевшей порядком зарасти за весну дороге. Следом, разумеется, скакали четверо холопов – как же боярину без свиты? Все шестеро мчались налегке: без чересседельных сумок, без заводных коней, без брони и оружия. Лук, щит да сабля на поясе не в счет. Это так, на всякий случай: если дичь встретится – подстрелить, если тать какой за земли помещичьи забредет –

чтобы было чем зарубить или пристукнуть, а потом повесить. Тюрьма в усадьбе не предусматривалась. Своих провинившихся или пороли, или в «холодную», неотапливаемую кладовку на ночь сажали. Чужих негодяев, татей или душегубов тут же и вешали – там, где ловили. Дурные мысли держать кого-то годами взаперти, да еще и кормить на дармовщину никому в голову не приходили. Живешь честно – трудись. А не хочешь трудиться – значит, и жить тебе, собственно, незачем.

Обогнув озеро и миновав Сешковскую гору, боярин чуть придержал коня, позволив новику себя нагнать, и поинтересовался:

– Ты ничего не хочешь сказать, сын?

– Вроде нет, – пожал плечами Андрей. – Разве только… Ну порох мы весь спалили. Там, у Острова, во время битвы. В Москву ехать надо, покупать. Больше нигде не возьмешь. И свинец тоже купить нужно. А то у матушки скоро посуды свинцовой совсем не останется.

– В Москву? Да-а… – Боярин недовольно нахмурился, но кивнул: – Да, съездить надобно… Нашему брату Кошкину ты удружил в прошлый раз немало. Узнать надобно, как он ныне держится при дворе, что там творится. Может статься, и нам от милостей великокняжеских перепадет. Однако же о другом я тебя спрашиваю. После похода нашего ты к причастию так и не подошел, не исповедался, отпущения грехов не получил.

– Не нравятся мне попы из Филаретова храма, – после короткой заминки придумал Зверев отговорку. – Злые они какие-то. В Великие Луки я на службу в воскресенье съезжу. Там причащусь.

– Ишь ты, слуг Божьих на хороших и плохих делить начал, – хмыкнул Василий Ярославович. – Никак выше Бога себя ставишь? Может, пусть Он средь слуг своих зерна от плевел отделяет?

– Пусть, батюшка, – согласился новик. – Да только, когда я в храм прихожу, я же заместо Божьего лика их рожи созерцаю. На что мне такое удовольствие? Бог в моем сердце, он попам неподвластен. А через кого таинства принимать, я уже сам решу.

– «Бог в сердце», «через кого таинства принимать», – ухмыльнулся боярин Лисьин. – Экие ты речи вести научился! Небось от Лютобора ереси такой набрался?

– А при чем тут Лютобор? – тут же насторожился Андрей. – Он против истинной веры ничего не имеет. Сам мне советовал и на службы ходить, и крестик носить нательный.

– Да не бойся, не трону я твоего колдуна! – Василий Ярославович, пусть и ободряюще, но с такой силой хлопнул Зверева по плечу, что тот пожалел об оставленном дома поддоспешнике. – Пусть живет старый хрыч. А тебе, сын, весть одну хочу донести. Не один ты больше в роду бояр Лисьиных. Матушка намедни сказывала, тяжела она ныне. Скоро брат у тебя родится, Андрей. Кровь от крови, плоть от плоти моей. Не угаснет наш род, сынок. Нет, не угаснет. Жить станем – все недругам назло. И еще их всех переживем!

Боярин перешел в галоп, уносясь по узкой лесной тропе, и Андрею вместе с прочей свитой пришлось сильно постараться, чтобы не отстать от него в едко пахнущем горячей смолой сосновом бору.

Имение боярина Лисьина охватывало земли где-то верст на двадцать с севера на юг и около десяти с востока на запад. Но это очень сильно на глазок, поскольку большую часть земель занимали леса, и границы владений – явно не прямоугольных – терялись где-то в их дебрях. Боярин же ездил только по дорогам и весям, порубежья своего не проверял. Деревень под рукой Василия Ярославовича было десять, не считая выселок и лесных отшельников-бортников и промысловиков. Бутурли, Норково Сешково, Литки, Щекаткино, Каменево, Трощино, Быково, Ломыга и Мошкари. Считать «чистую» дорогу – то, чтобы объехать все, понадобилось отмахать километров двести. Однако времени поездка заняла изрядно – больше недели. В каждой деревне помещик застревал на несколько часов, вникая во все вопросы и жалобы, а в крупных селениях – где свыше десяти дворов, – останавливался и вовсе на целый день, а то и на два. Следуя за отцом, новик потихоньку начинал понимать хитрости здешнего управления.