Заклятие (сборник)
Шрифт:
В комнату как раз вошел Фицартур. Он направился к отцу.
– Эдвард, чей ты сын?
– Ваш и маменькин. – Малыш указал на даму.
– Отлично. А сколько тебе лет?
– Четыре года.
– Прекрасно. Ну, господа, что вы скажете на это свидетельство?
– Я скажу, что вы – мерзавец, распутник и эгоист, – ответил мистер Перси. – Почему мы узнаем об этом только сейчас? Почему мою сестру короновали ангрийской королевой, если это право принадлежит другой? Почему, храня секрет на протяжении пяти лет, вы не сберегли его на столетие? Заморна, вам это с рук не сойдет! Говорю прямо, сэр, я не откажусь без борьбы от возможности стать дядей будущего короля. Вам придется пройти через огонь, прежде чем эта дама докажет свое первенство. Так и знайте! Я вас предупредил, и я бросаю вам вызов!
– Должен сказать, – заметил Фидена, – никогда еще на моей памяти не всплывал на свет поступок столь бесчестный и безобразный.
– Отлично! – вскричал Заморна со смехом. – Браво! Какое благородство! Легион казаков сюда – аплодировать суду Радаманта! Иоахим [36] говорит: «ура!» северных орд несравнимо по мощи ни с чем, что ему доводилось слышать, но твой добрый, мудрый, взвешенный приговор достоин еще более рьяных возгласов. Называть ли тебя Солоном или Драконом, Джон? Мне кажется, ты склонен скорее к драконовским, нежели к солоновым мерам. Да и ты, наш юный Юпитер! Грози отмщеньем, обрушивай громы, прикуй Прометея к скале, пригвозди его своими зазубренными молниями, поручи ненасытному коршуну клевать его неистребимую печень! Ха! Ха! Ха! Жаль, Эмили, они не знают, сколь напрасны их пламенные обличения. Радамант, ты сидишь на троне Аида, но стенающие тени исчезли. Ни один преступник не ожидает твоего суда. Фурии улетели, каждая по своим страшным делам; шипение их змей, крики истязуемых доносятся издалека, и более ни один звук не нарушает тишину Тартара. Судья, ты остался в одиночестве. Так отдохни хоть ненадолго от своих суровых обязанностей. А ты, Юпитер, брось сотрясать Олимп своими громами. Никто их не слышит. Боги и полубоги – если простой смертный вроде меня смеет указывать олимпийцам, – давайте утолим разыгравшийся голод, прежде чем заняться этим делом подробнее. Сытые люди обычно доброжелательней. Геба, исполни свой долг! Фиал небесной влаги к эфирной трапезе! Помилуй Бог, дитя, ты не понимаешь? Что ж, тогда оставим героический штиль: Харриет, детка, подай кофе.
36
Иоахим Мюрат – наполеоновский маршал и (в ангрийском цикле Бронте) один из сподвижников Заморны в войне с ашанти.
Молодая, богато одетая дама немедля исполнила приказание. Она изящно подала требуемый напиток в фарфоровых чашках, украшенных золотой филигранью. Во все время завтрака стояла почти полная тишина. Герцог откинулся на спинку дивана и смотрел на гостей с загадочной и необъяснимой улыбкой. Так мог бы улыбаться человек, который вот-вот провернет крупную и сложную махинацию.
Думаю, нечто похожее пришло в голову мистеру Перси, ибо тот резко встал, поставил чашку и с угрожающим видом шагнул к герцогу.
– Дорогой зять, если вы намерены капитально позабавиться на мой счет – берегитесь! Позвольте вам доложить, что сын вашего отца – законченный идиот. Поскольку я питаю врожденную ненависть к розыгрышам, всякий, кто вздумает шутить со мной шутки, дорого за это заплатит! Так что советую поостеречься. Пока, на мой взгляд, это дельце чернее сажи. Если эфиоп быстро не отчистит себя добела, он у меня умоется августейшей кровью вашего олимпийского высокородия.
– Завтракайте, Эдвард, – ответил Заморна. – Эй, Харриет, еще нектара, еще амброзии. Громовержец начинает ворчать, как только его чашка пустеет. А вот Радамант, как я погляжу, ведет себя более похвально. Надеюсь, его судейская желчь в должной мере разбавлена благотворными струями шоколада.
Завтрак вскоре закончился, и мой брат встал.
– Идемте, – сказал он. – Предлагаю следующее заседание трибунала провести на открытом воздухе. Перси, Фидена, прошу за мной в парк. Посмотрим, сумеет ли Эдвард отдраить своего прокопченного солнцем негра.
Он шагнул в сад, гости – следом. Провожая троицу глазами, я подумал, что никогда еще на одном квадратном ярде нашей планеты не стояли разом три столь блестящих образчика человеческой породы. Я смотрел им в спины, пока они не скрылись за деревьями, обрамляющими газон, потом отвернулся от окна. Примерно через час герцог вернулся один.
– Все, Эмили, они ушли, – сказал он. – Я их убедил. Встречаемся сегодня вечером во дворце Ватерлоо. Они готовы признать ваши права. Труднее всего было с Эдвардом. То, как он боится розыгрыша, меня смешит, однако его горячность опасна, а недоверчивость – исключительна. Не знаю, сломил бы я ее, не появись он. Это было как нельзя кстати. Мы стояли на холме, он ехал на лошади через парк. Я помахал. Он поднялся, прижимая руку к груди, стискивая цепочку и медальон, краснея и бледнея попеременно. Тут уж все сомнения отпали. Фидена с жаром пожал мне руку, а Эдвард, улыбнувшись, сказал: хорошо, мол, что это не розыгрыш; хотя реальность – хуже некуда, такая шутка стоила бы мне жизни.
– Так они вполне удовлетворены? – спросила дама. – Впрочем, зачем я спрашиваю? Конечно, да. А где он?
– Уехал в город, душа моя, с Джоном и Перси, так что до вечера дела окончены. Чарли, – продолжал он, поворачиваясь ко мне, – в девять часов пополудни я буду готов стерпеть твое присутствие во дворце Ватерлоо. А сейчас выметайся. Я устал от твоих гадких вопросительных взглядов. Марш отсюда сию же минуту.
Оставалось только подчиниться, что я и сделал с крайней неохотой. Впрочем, я утешал себя, твердя «в девять часов, в девять часов» и силясь унять любопытство предвкушением, как человек, жующий табак, чтобы заглушить голод – с тем же неудовлетворительным результатом.
Глава 8
Думаю, генерал Торнтон не скоро забудет тот день. Страдания Иова – ничто в сравнении с тем, что пришлось вынести ему. Тысячу раз я умолял его достать часы и посмотреть время, десять тысяч раз подбегал к двери, открывал ее, выглядывал наружу и закрывал вновь. К вечеру мое нетерпение окончательно сорвалось с узды. Я катался по полу, грыз бахрому ковра, вопил, брыкался, а когда Торнтон вознамерился привести меня в чувство палкой, которую держит под рукою специально для этих целей, я схватил ее зубами и перекусил пополам.
Наступил долгожданный вечер. В девять я был во дворце Ватерлоо и поднимался по лестнице мимо череды лакеев, стоящих через должные промежутки на площадках и тому подобных местах. Я вошел в северную гостиную. Она была освещена и полна людьми. С первого взгляда стало ясно, что общество состоит из членов нашей семьи, а также семейств Фидена и Перси. Заправляла всем, как я понял, тетушка Сеймур. Она сидела на главном месте; ее доброе лицо и гладкий, безмятежный лоб с расчесанными на пробор волосами выражали такое спокойствие и тихую радость, что любо-дорого посмотреть. Она то и дело поглядывала на своих детей, сидящих кучкой неподалеку, и всякий раз ее взор вспыхивал материнской гордостью и заботой. Среди моих кузин Сеймур я заметил Уильяма Перси. Он лежал на низенькой оттоманке у ног трех старших девочек, Элизы, Джорджианы и Сесилии. Младшие расположились вокруг на ковре, крошка Хелен положила голову Уильяму на колени; тот ласково гладил ее густые каштановые кудри, а она с улыбкой смотрела ему в лицо. Каким воодушевлением сияли его привлекательные черты! Какое счастье, какой ум и сила характера светились в голубых глазах Уильяма, когда он говорил с прекрасными и благородными представительницами круга, из которого его, как и более прославленного брата, изгнала черная, противоестественная несправедливость! [37] Мне подумалось, что особое внимание он уделяет леди Сесилии Сеймур и что та совершенно очарована изящным юным коммерсантом у своих ног.
37
Речь идет о том, что граф Нортенгерленд, отец Эдварда и Уильяма Перси, убежденный, что сыновья унаследовали его демоническую натуру, отказался от них сразу после рождения, и они вынуждены были самостоятельно пробиваться в жизни. Эдвард, более сильный и решительный, долгое время жестоко эксплуатировал и притеснял Уильяма.
Сесилия – хрупкая миловидная девушка, прекрасно образованная, мягкая по характеру, белокурая, в мать, роста среднего или чуть ниже, более субтильная, чем Элиза и Джорджиана – надменные высокие блондинки, гордые своей красотой, гордые своими талантами, гордые древностью рода и королевской кровью, текущей в их жилах, – гордые всем.
Я стоял довольно близко и слышал часть разговора. Мои старшие кузины, по обыкновению, делали стремительные выпады, которые Уильям парировал без запинки и с неизменной учтивостью. Однако лишь в ответ на тихий, но в то же время веселый и мелодичный голос Сесилии он раскрывал всю мощь своих дарований, и тогда глаза, щеки, лоб и речь были одинаково пылки, одинаково выразительны. Я никогда не слышал, чтобы он говорил так много, и не помню, чтобы кто-нибудь на моей памяти говорил так воодушевленно и так хорошо. О талантах и достижениях Уильяма знают мало, ведь он почти всегда появляется в обществе Эдварда. Импозантная внешность Шельмы-младшего, его буйная красота, властные манеры, безграничные способности, поразительная сила и зычный голос способны отодвинуть на второй план человека куда более крепкого и решительного, нежели Уильям. В отсутствие старшего он сияет, словно луна после захода солнца, но вот оно всходит, и младший брат вновь становится незаметен.