Заклятие (сборник)
Шрифт:
Я воспользовался запасным ключом, о котором Торнтон понятия не имеет, и, затворив за собой массивные ворота замка Безысходной печали, радостно продолжил путь. Предо мной, овеваемые благоуханным рассветным бризом, расстилались в тумане зеленые просторы. Эдвардстон-Холл и прилегающая деревня, отсюда казавшиеся частью парка, сбросили плотный покров ночного тумана, и теперь их крыши проступали на фоне разгорающегося неба, призывая первые солнечные лучи.
Горизонт над Сиденхемскими горами заливало золотое сияние, переливаясь оттенками от темно-красного до серебристо-голубого. Летом цвет рассветных небес прозрачен и мягок, лишь на исходе года природа не жалеет красок. Я осмотрелся – никого, только неугомонные птахи пятнали ровную белую гладь дороги, на глазах желтеющую под лучами восходящего
Спешить мне было некуда, и я присел под изгородью в ожидании попутчика. Прошло немало времени, прежде чем на дороге со стороны Эдвардстона показалось темное пятно, поначалу неразличимое на фоне леса. Стояла полная тишина. Вскоре в рассветном полумраке проступили очертания человеческой фигуры. Поворот дороги скрыл ее, но ярдах в восьмидесяти пешеход вновь оказался в поле моего зрения. Твердой походкой ко мне приближался невысокий худощавый мужчина в темном сюртуке и черно-серых брюках. Шляпа, сползшая на затылок, обнажала густую рыжую шевелюру, торчащую с обеих сторон, словно растопыренные пальцы. Крупный нос с горбинкой, украшенный очками; кое-как повязанный черный шейный платок. Довершала портрет черная ротанговая тросточка, которой он небрежно помахивал при ходьбе. Почти прямая осанка вкупе с непередаваемой, чуть расхлябанной поступью выдавали путешественника, придерживающегося весьма лестного мнения о своей выносливости. Я встал ему навстречу.
– Прекрасное утро, Уиггинс! – произнес я (ибо ошибиться было невозможно). – Как поживаете?
– Поистине необыкновенное утро, лорд Чарлз. Не могу выразить, как я рад встрече! Надеюсь, ваше путешествие протекает удачно. Почту за честь разделить с вами компанию, если не возражаете.
– Благодарю, Уиггинс, я вполне доволен путешествием. Однако развейте мои сомнения. Судя по вашему решительному виду, вы собрались на край света?
– Нет еще. Я иду не дальше Заморны, вышел вчера, переночевал в Эдвардстоне. Мистер Гринвуд послал за мной из Витрополя. Сорок миль, лорд Чарлз, и, смею сказать, я преодолел их за двенадцать часов. Впрочем, каких сорок? Все пятьдесят. Или даже шестьдесят – шестьдесят пять. Что вы скажете о ходоке, преодолевшем шестьдесят миль за день пути?
Зная любовь Уиггинса к преувеличениям, я оставил его вопрос без ответа, и он продолжил:
– Сегодня великий день для Заморны. Всенародное собрание по случаю обращения к ангрийцам [48] . Лорд Каслрей будет председательствовать, мистер Эдвард Перси скажет речь.
Я должен его услышать! Великий человек, поистине великий! Проходит сто миль в сутки, носит превосходный фрак, а его высокий воротник почти достает до кучерявой макушки. Сегодня утром я добрые полчаса простоял на коленях перед воротами Эдвардстон-Холла. Взгляните на мои брюки, лорд Чарлз, эта пыль с его сапог. Я желал бы, чтобы и моя спина удостоилась чести, но, боюсь, мой кумир подымет меня на смех!
48
Обращение к ангрийцам его светлости герцога Заморны.
Стук копыт позади нас прервал поток его красноречия. Мы обернулись. На превосходной гнедой кобыле к нам быстрым галопом приближался объект славословий моего компаньона. Один, но, следует отдать ему должное, для того, чтобы подчеркнуть свой высокий статус, он не нуждался в сопровождающих. Гордо выпрямившись в седле, всадник опытной рукой крепко сжимал поводья: шпоры горели, стремена сияли чистым золотом, мундштук и уздечка сверкали серебром, начищенные сапоги чернели, словно гагат, зеленовато-коричневый сюртук и кремовые панталоны, сшитые превосходным портным, облегали молодцеватую фигуру, превосходно подчеркивая ее достоинства. Ястребиные очи вглядывались в даль, озаряя благородные черты подобно самоцветам. Несмотря на их мягкую синеву, не желал бы я предстать перед сим гордым взором, когда его туманит гнев.
Всадник пронесся мимо, не удостоив нас ни словом, ни взглядом. Я смотрел ему вслед, покуда он не скрылся из виду, после чего перевел глаза на Уиггинса. Представьте себе, мой попутчик распластался по земле, словно камбала или дохлая селедка! Ни дать ни
– Уймитесь, Бенджамин, – сказал я. – Вставайте, мы одни на дороге, не трудитесь ломать комедию передо мной.
Он не ответил. Понятия не имею, как долго упрямец пребывал бы в таком положении, если бы не дальний грохот, предвестник ангрийского дилижанса. И вот он появился, тяжело груженный изнутри и снаружи: гора саквояжей на крыше, лошади в мыле, пассажиры смеются и болтают, кучер и кондуктор бранятся. Карета промчалась мимо с оглушительным грохотом. Уиггинс с похвальным проворством уступил ей дорогу, но, едва вскочив на ноги, разразился следующей речью:
– Горе мне, ничтожному цыпленку, роющемуся в навозной куче, слабоумному слепому червяку, шелудивому псу, разбойнику с большой дороги, извергу и губителю, висельнику и ворюге, забулдыге и шаромыжнику, нехристю и злодею, воплощению чумы, мора и глада! Смогу ли я жить после того, как сам Перси, сын Нортенгерленда, проехал мимо, не почтив меня ни пулей, ни плевком! Мне остается, подобно индусу, раздавленному колесницей Джаггернаута, встретить погибель под колесами этой кареты. Кареты, везущей достойнейших пассажиров! Мне показалось, я слышал бас Волвертона Толбота, сторонника Шельмы. Вы знакомы, лорд Чарлз? Угрюмый, широкоплечий, насупленный крепыш – твердый, словно каучук, мастер браниться и богохульствовать. Он был пиратом, и поныне убить человека для него – все равно что муху прихлопнуть, но о чем я? Могу ли я грезить о ком-то, кроме мистера Эдварда Перси, гарцующего на великолепной лошади, ценой никак не меньше пятидесяти гиней, точнее, восьмидесяти, да что там, целой сотни! В одиночестве, в столь ранний час, без лакеев, пажей и прочего отребья. Должно быть, торопится в Заморну, чтобы устроить все по своему разумению. Надеюсь, мистер Перси позаботится о том, чтобы музыкантам не пришлось ютиться по углам, иначе мистер Гринвуд будет недоволен, равно как и мистер Рохнер, мистер Николсон и доктор Кротч.
Кстати, известно ли вам, лорд Чарлз, что духовых оркестров будет целых пять штук? И в каждом по две трубы, три бомбардона, четыре циклопеда, пять серпентов, шесть горнов, семь валторн, восемь гонгов, девять литавр и десять рамгалонтонов – новых инструментов, которых Африка еще не слышала! А в каждом из пяти язычковых ансамблей – одиннадцать флейт (все Николсона) [49] , двенадцать кларнетов, тринадцать пикколо…
– Хватит, Уиггинс, – перебил я. – Вас послушать, так из-за музыкантов и их инструментов на площади яблоку будет негде упасть. Выбросьте из головы эти бредни, лучше расскажите о себе. Итак, где вам довелось впервые узреть свет и какая часть Африки удостоилась чести называть себя вашей родиной?
49
Чарлз Николсон из Ливерпуля считался «лучшим флейтистом королевства».
– Видите ли, лорд Чарлз, до некоторой степени я родился в Торнклифе, но называю себя уроженцем Говарда, великого града среди Уорнерских холмов, владения достославного джентльмена Уорнера Говарда Уорнера (тут он снял шляпу и низко поклонился). В Говарде четыре церкви и более двух десятков гостиниц, а улица, именуемая Таан-гейт, гораздо шире Бриджнорта во Фритауне.
– Будет вам, Уиггинс, – не утерпел я, – ваш Говард – захудалая деревушка среди унылых торфяников и болотных кочек. Сомневаюсь, что там есть хотя бы одна приличная церковь или гостиница, скорее, придорожный трактир вроде того, что вы пожираете глазами.
– Меня мучает жажда, – ответствовал он. – Пора утолить ее кружкой портера или стаканом разбавленного бренди.
И он со всех ног бросился к трактиру.
– Чего изволите, сэр? – спросила дородная трактирщица, стоявшая на пороге.
– Не будете ли вы так любезны, мэм, – сказал Уиггинс, собравшись с мыслями, – подать мне молока на полпенни или четверть пинты пахты, впрочем, сойдет и глоток воды из канавы, ежели вам недосуг утруждаться ради приблудного кота вроде меня.
Достойной матроне было явно не впервой выслушивать разглагольствования Уиггинса, который, кажется, был тут завсегдатаем.