Заключительный аккорд
Шрифт:
Задумавшись, Генгенбах не заметил, как к нему подскочил Хайзе. Защищая глаза от жара, он выдохнул:
— Теперь или никогда!
— Вон ещё один летит! — послышался голос Барвальда.
— Возьми его солдатскую книжку, личный знак, сорви погоны и орден, а ему, сунь в карманы свой хлам. Я тем временем приведу Пауля, — прошептал Хайзе Генгенбаху.
В канцелярии никого не было. Генгенбах, сложив вещички командира роты в плащ-палатку, бросился назад.
— Порядок! Документики что надо!
С неба снова полился свинцовый дождь. Генгенбах с Хайзе бросились
— Смотрите-ка, вон ещё летят! — Хайзе ткнул пальцем в небо. И в тот же миг самолёт открыл огонь из пулемётов.
— Что-то с машиной: никак не заводится, — беспомощно проговорил Шрёдер.
Генгенбах дополз до машины, забрался в кабину и начал ковыряться в проводке. Через минуту дизель, несколько раз чихнув, монотонно заурчал. Все поднялись с земли. Павловский подтолкнул Шрёдера.
— Эта колымага будет неплохой мишенью и для лётчиков, и для своих пехотинцев, — заметил Генгенбах. — А отправить нас на тот свет — это всего лишь вопрос техники.
Вынырнувший из-за угла Пипенбург истошно закричал:
— A-а, собаки, улизнуть хотите?! Шрёдер мне всё рассказал! Я до сих пор держал язык за зубами, а теперь…
Выстрел, раздавшийся из кузова, оборвал его на полуслове. Пипенбург рухнул на землю.
В десяти шагах от машины прошла пулемётная трасса. Самолёт вёл огонь, пикируя на них.
К машине, сильно хромая, подбежал доктор Барвальд. На груди у него болтались два автомата.
— К ручью! Полный газ!
Грузовик рванулся вперёд. Истребитель-бомбардировщик вошёл в пике, но, видимо, лётчик плохо рассчитал расстояние, и самолёт проскочил мимо.
Машина мчалась по ухабам так, что свистело в ушах. У солдат всё мелькало перед глазами.
«Двум смертям не бывать, — думал Генгенбах. — Это самый дерзкий план, какой когда-либо проводили в вермахте. И в эту минуту, когда он висит на волоске, успех его зависит от меня одного».
Было видно, как зловещая тень самолёта скользит по земле, заставляя сидящих в машине сжиматься в комочек.
Франц Хайзе нацепил на мундир Генгенбаха погоны и ордена.
— Пипенбург был застрелен из личного пистолета командира роты, — рассеянно промолвил новоиспечённый обер-лейтенант и обратился к Шрёдеру, который всё ещё находился в состоянии шока. — Правда ли то, что он сказал о тебе?
— Предал ты нас или нет? Кому об этом известно? — Ефрейтор железной хваткой держал дрожащего Шрёдера за руку.
— Оставьте его! Сначала нам нужно выбраться из этого пекла, — пробурчал Хайзе, который уже знал, что у Павловского одно мнение относительно Шрёдера: гнать его из группы. Но он, секретарь группы, не поддержал Павловского, и это было ошибкой.
По всему склону холма рвались гранаты. Каждый метр арденнской земли был перепахан. Фонтаны снега и комьев земли беспрерывно поднимались в воздух, обрушиваясь затем на людей, вооружение и технику. Столетние деревья разлетались в щепки.
Среди этого ада двигались грузовики с боеприпасами, и брезент, которым они
Артиллерия 1-й американской армии обстреливала фронт на всём его протяжении. Воздух содрогался от взрывов снарядов и мин, от свиста осколков, от предсмертных криков и проклятий.
Войска вермахта заняли линию обороны восточнее Уффализа. Круземарк в волнении крутил монокль. Левый фланг его дивизии оказался в самом центре стального шторма. Положение дивизии в этом чёртовом пекле, но мнению генерала, было безвыходным.
Обер-лейтенант Клазен любил, когда ртутный столбик не опускался ниже минус пятнадцати градусов. Из старого одеяла он сам сшил себе рукавицы, в которых не так мёрзли руки и можно было стрелять из автомата.
«До сих пор всё было вполне терпимо, — думал он, — а это значит, что нашей роте мало дали прикурить. Круземарк, видимо, оставил меня в покое, а то, что нас не вышибли из этой дыры, просто хорошо».
В этом мешке кроме Клазена находился Мюнхоф и один штабс-ефрейтор. И это называется ротный командный пункт! Им ничего не оставалось, как терпеть дьявольский холод, а укрыться было нечем. Солдаты давно не ели: нечего было. Вдобавок ко всему им приходилось отражать по две-три американские атаки в день. Не было никакой уверенности, что они устоят и выживут. С ужасом ждали солдаты новых атак противника. Всё нужно было сносить. Даже трупный запах, от которого сильно мутило и к которому невозможно привыкнуть. Все чувства притупились. Уже никто не переживал над письмами родных, в которых те жаловались на лишения и постоянные воздушные тревоги.
«Станем ли мы когда-нибудь опять людьми?» — такой вопрос всё чаще и чаще задавали себе солдаты.
До начала наступления в них ещё жила надежда, что, может быть, здесь, на западе, они добьются победы. Ради этого они переносили всё, что взваливали на их плечи.
Но с тех пор как фронт между Вислой и Одером пришёл в движение, они поняли, что их борьба здесь, на западе, не имеет никакого значения и в лучшем случае сможет оттянуть конец войны лишь на несколько дней. Что же помогало им держаться? Вера в гений Гитлера? Или в великую Германию? Создание долга? Военная присяга? Или просто-напросто сильное желание выжить?
«Будет хорошо, если вечером подъедет полевая кухня», — подумал обер-лейтенант и решил немного поспать.
Артиллерийский залп разорвал тишину на участке батальона перед командным пунктом майора Брама.
Майор поднял голову. Осколки свистели в воздухе. Снежная пороша припудривала чёрно-серые воронки.
А пушки всё били и били.
Брам повернулся к капитану Найдхарду и сказал:
— Четвёртая рота должна быть, по-моему, несколько левей.
— Так-то оно так, но Клазен проявил инициативу и…