Заключительный аккорд
Шрифт:
— А ты что, хотел бы пойти со мной?.
Павловский, казалось, и не ждал иного вопроса. Он вёл Генгенбнха тропой, на которой не было ни одного часового, при этом выбирал самые тёмные места, шёл быстрым шагом, как ходит человек, который очень хорошо знает дорогу.
Вон маячит чья-то фигура, однако Павловский даже виду не подал, что заметил её.
«Раньше в подобной ситуации снимали оружие с предохранителя», — подумал Генгенбах, однако ни о чём спрашивать не стал.
Ночь была тёмной-тёмной, и всё же вскоре уже можно было разглядеть силуэт какого-то здания. Шагов через десять они натолкнулись на часового. Это был Барвальд.
«Но откуда у него автомат?» — мелькнуло у Генгенбаха.
Павловский, шедший впереди, остановился так внезапно, что Генгенбах чуть не налетел на него.
— Здесь тебя ждёт сюрприз, — шепнул ему через плечо Павловский. — Ты можешь считать себя с нами заодно. Я лично за тебя поручился. Думаю, что разногласий в оценках у нас не будет.
Они открыли грубую дверь, которая сильно заскрипела. Она была занавешена мешковиной, которая не пропускала ветер и затемняла свет керосиновой лампы. В помещении Генгенбах увидел знакомые лица.
— Ну что ж, теперь все в полном составе. — Голос принадлежал Францу Хайзе. — Я надеюсь, товарищи, что охрана у нас выставлена надёжная?
Вместо ответа многие закивали.
«Он назвал собравшихся товарищами, — подумал Генгенбах. — Сколько же здесь людей?»
— Среди нас присутствует новичок. Это Герхард Генгенбах. За него поручились Пауль и доктор.
Послышался одобрительный щумок. Генгенбах насчитал десять человек, которые собрались в этой хижине под покровом ночи.
Герхард опустился на грубо обтёсанный деревянный брус рядом с Павловским. Перед ними сидели ещё двое, такие же грязные, как и он сам.
— Каково общее положение, товарищи? — Брови у Хайзе сошлись, образовав морщины над переносицей. — Участок железнодорожной линии от Рейна до Эйфеля и далее в районе Арденн находится в таком состоянии, что его невозможно отремонтировать и до конца войны. Таков результат бомбардировок союзников. Независимо от того, чем они при этом руководствуются — союзническим долгом или нет, — факт остаётся фактом, что этим они в какой-то степени способствуют разгрому фашизма. Мы, со своей стороны, также должны действовать. В наших силах препятствовать регулярному подвозу боеприпасов на фронт и возвращению порожняка. Всё, что нам удалось сделать до сих пор, имеет немаловажное значение: Но должны ли мы в будущем ограничиваться только этим?
— А почему бы и нет? Взрывчатка у нас есть в достаточном количестве.
— Я полагаю, что в интересах будущего Германии мы должны делать значительно больше. Именно поэтому, товарищи…
У дверей послышались ругань, шарканье сапог. В комнату втолкнули какого-то солдата. Им оказался Шрёдер, главарь воров-карманников.
— Как ты сюда попал? — строго спросили его.
— Я хотел посмотреть, нельзя ли где поблизости достать жратвы.
— Искал именно здесь?
— Сюда я попал случайно, заблудился.
— Он слышал, о чём мы тут говорили. Теперь мы не можем рисковать из-за него… — сказал кто-то.
— Ничего я не слышал. Не успел подойти к дому, как этот тип схватил меня за шиворот. — Шрёдер кивнул в сторону Барвальда.
— Если мы его сейчас отпустим, всем нам конец, — тихо шепнул на ухо Францу Хайзе Павловский.
— Лучше всего, если ты его собственноручно застрелишь, — ответил ему Хайзе. — После нашей победы самое позднее через неделю всех нацистов поставят к стенке.
— Не говори чепухи, Франц.
— Вопрос сейчас стоит так: он нас или мы его, — сказал ефрейтор. — Если мы его отпустим, он сейчас же пойдёт к шпику или в бункер к Зейдельбасту и выдаст всех. Он всех нас узнал.
— Нечего тут долго рассуждать, действовать нужно! — выкрикнул кто-то из темноты.
— Мы не фашисты, а рабочие, — повысил голос Хайзе.
Генгенбах почувствовал, как сильно забилось у него сердце.
— Товарищи, если мы его уберём, — Павловский немного помедлил, — завтра же Зейдельбаст и его кровавые собаки сядут нам на шею. Подозрение прежде всего падёт на нас. Следовательно, нам не остаётся ничего другого, как отпустить его… если я, конечно, не ошибаюсь…
— Послушай меня, Шрёдер, — начал Хайзе, — если хочешь остаться в живых, ты должен держать язык за зубами, понял?
— Я никому ничего не скажу…
— Учти, я предупреждаю: мы тебя где угодно найдём. А своим жуликам чтобы ни звука! И ещё одно: мы тебя вмиг прикончим, если твоя братия хоть одного из наших тронет. Понятно?
Шрёдер был согласен со всеми условиями.
— Я предлагаю, чтобы разговор с ним закончили доктор Барвальд и Эрнст Ноак. Мы поручим им принять окончательное решение.
Из глаз вора брызнула слёзы.
Ноак, самый пожилой из присутствующих, подтолкнул Шрёдера к двери. На миг в комнату ворвался холодный воздух, а затем дверь за ними захлопнулась.
— Продолжим, товарищи, — заговорил Хайзе. — Возникает вопрос: сможем ли мы выйти к берегу Рейнa, чтобы иметь возможность действовать во время разгрузочных работ? Я лично этого по знаю…
— Ты велел отпустить этого мерзавца, — послышался из угла чей-то взволнованный голос. — Однако учти, если он сейчас откроет пальбу, мы вместо тебя выберем другого секретаря. Так и знай!
Вспыхнула спичка, и пламя её осветило заросшее щетиной лицо, рот с оттопыренными губами, трубку.
— Как бы там ни было, но моё доверие ты уже потерял, — произнёс мужчина с трубкой.
В комнате воцарилась мёртвая тишина. Казалось, все ждали, что вот-вот снаружи раздастся выстрел.
Однако выстрела не было. Ни Барвальд, ни Ноак не возвращались.
— Ваше право, товарищи, решать вопрос о том, кто должен руководить нашей группой, а теперь давайте обсудим план работы на ближайшее время. Мне кажется, что тыловые части корпуса должны пока оставаться на прежних местах, а это значит, что мы и впредь будем заниматься прокладыванием и ремонтом дорог. Для нас это удобно, а с политической точки зрения не столь важно. Всей же нашей группе я предлагаю целиком уйти из роты Зейдельбаста и действовать где-нибудь в другом месте, более эффективно.