Закогтить феникса
Шрифт:
— Да… учитель.
— Что-то не так, ЮЖун?
Она, вертя в руках табличку, пожимает плечами:
— Всё правильно, учитель. Но вы смотрели на госпожу с очень… сложным выражением.
— Я не умею сдаваться, ЮЖун. Пока я жива, я буду бороться. Я могла бы… в азарте боя закрыть собой мать, сестру. Я могла бы пойти на жертву не в азарте, а сознательно. Но я бы никогда не убила себя ради памяти. Её племянница погибла страшной смертью, но этого уже не изменить. В чём смысл затворничества? В чём смысл мести ценой собственной жизни? Я не понимаю…
— Для неё был смысл. Может быть, прямо сейчас она в Царстве Ямы обнимает свою племянницу?
— Перенесите её в храм. Пусть её проводят те, кто её знал.
— Позвольте, я покажу вам вашу комнату, учитель?
— Да-а-а…
Сегодня мне нужен отдых, а завтра будет новый день, и завтра с новыми силами я познакомлюсь с учениками, приобретёнными из “семёрок”, посмотрю, на что годны коршуны, встречусь с сиротами из приюта. Я же не выгоню детей. Потому что выгонять… расточительно. И уж точно я их оставляю не из доброты и сострадания, я лиса злая и охочая до выгоды, вот.
Надо посмотреть, как они культивируют, показать, как правильно и обязательно объявить, что наградой за старание станут пилюли.
Найдётся в хозяйстве “семёрок” ещё одна печь или придётся покупать? Лучше бы кого-нибудь ограбить… Хотя нет. С грабежами подожду. От грабежей сплошная головная боль: плато ограбила — монахов подцепила, секту ограбила — её бездарных неучей подцепила. Если я императора ограблю, на меня проблемы целого государства свалятся?! Так и хребет переломить недолго. Поэтому печь я куплю.
Были бы у меня мои хвосты…
Мне снится рыжая, как огонь птица, а я в своём истинном лисьем обличье забираюсь по дереву в её огромное, устроенное в развилке стволов гнездо. Вместо того, чтобы защищать свой дом, птица ухает и хохочет, а набираю в мешок её золотые яйца, закидываю мешок за спину, прыгаю вниз и бегу прочь со всех лап. Птица так и сидит в своём разорённом гнезде, но её смех будто прилип к ушам. Я бегу, яйца в мешке бьются друг о друга, некоторые трескают, как моя печь, и из мешка выбираются цыплята. Они хватаются когтями за мой мех, долбят клювами по затылку, пищат, требуя пилюль и мяса. Я бегу, ощущая себя едой на их пиршественном завтраке.
И просыпаюсь с криком.
Провожу ладонью по лбу, чувствую холодный липкий пот.
Проклятые блохи… В смысле, цыплята. В смысле, ученики.
— Р-р-р! — сажусь я рывком.
— Учитель? — заглядывает ЮЖун.
— М?
— Так вы не звали, учитель? Мне послышалось, простите.
— Всё в порядке, ЮЖун.
Собственно, где я? Комнату я вчера толком не рассмотрела, провалилась в кошмар. В глаза бросается ширма — на желтовато-белом фоне расплываются ярко-красные гиганты пионы. Вкуса и эстетического чутья у павшего главы “семёрок” действительно не было.
Приободрённая Южун расплывается в улыбке:
— Подать чай, сразу завтрак или у вас другие педпочтения утром, учитель? Простите, я пока ещё не знаю.
Точно лиса. Как ловко в личные ученицы пробирается.
— Завтрак, — решаю я.
— Не знаю, когда вы предпочитаете выслушивать новости, — продолжает она.
— Что-то важное?
— “Семь ветров” продавали детей не только пожирателям, но и в богатые семьи, как обычных слуг. Время от времени из столицы приезжали гости, и последний глава “Семи ветров” выходил на передний двор без задержик.
— Кто-то прибыл?
Дом Огня гостям не рад.
Моё упущение — мне следовало приказать закрыть ворота для посетителей. Отправить к гостю ЮЖун?
— Слуга из резиденции министра Сян, учитель, доставил письмо для главы секты.
Глава 16
Ся-а-ан?
Р-р-р-р.
— Пусть ожидает.
Завтрак я съедаю, не чувствуя вкуса. На языке лишь горечь неприятностей, которые не стали дожидаться, когда я подготовлюсь, наберу силу. Господин Сян написал один единственный раз, когда сбагрил меня “семёркам”, молчал пять лет, в отчётах, которые отправлял отшельник, не было ни одного утешительного слова. Нет никаких причин для приступа говорливости.
Письмо как-то связано с моим приближающимся совершеннолетием?
Зачем гадать?
Слуга слуге рознь. Поприветствовать помощника министра не зазорно, но я принимаю решение скрываться. Во-первых, я сомневаюсь, что прибыл помощник, а не обычный посыльный. Выходить к мальчику на побегушках — ронять достоинство достопочтенной госпожи Шан. Во-вторых, мне не во что одеться. Ни моё истрепавшееся платье, ни ученическая форма для встречи не подходят. В-третьих, нельзя показываться на глаза тому, кто может потом узнать меня в резиденции.
Отложив палочки для еды, я перевожу взгляд на ЮЖун:
— Принеси письмо.
— Учитель, он настаивает, что должен передать его вам лично.
— Пфф!
— Как и дар для храма.
Денежки? Мои денежки…
— Есть экран без росписи или с изящной росписью? — уточняю я, кивнув на ширму. — А ещё мне понадобятся свечи и благовония. Передай слуге, что я встречу его в своём рабочем кабинете.
— Да, учитель!
Кабинет меня не впечатляет. Простенький стол у окна, кресло. От главы секты, пусть и гнилого насквозь, ожидаешь тяги к знаниям или хотя бы её напускной видимости, но полки забиты дорогим хламом. Свитки я нахожу в ящике под столом, что само по себе несколько непривычно.
Первый же свиток радует откровенной весенней сценой между воином, обнажённым ниже шеи, но зачем-то оставившем на голове шлем и тонким юношей со стянутыми алой лентой запястьями.
Остальные свитки я даже не пытаюсь открывать.
Но выбрасывать не буду. Подарю кому-нибудь. Императору? Ха…
Ученики заносят экран и устанавливают его наискось. Я приказываю переставить кресло из-за стола к боковой стене и закрыть ставни.
Свечи я расставляю сама.
И курительницу — сама. К благовониям я подмешиваю дурман-травку. Не сырьё для алхимии, а самую обычную, без капли ци. Я не собираюсь туманить разум, ни свой, ни гостя, лишь подчеркнуть тайну.