Заколдованный спектакль
Шрифт:
Жил-был король когда-то.
При нем блоха жила.
Милей родного брата
Она ему была
Блоха?
Ха- ха!
Ха-ха!
И понимаешь, как пропоет это "ха-ха", так аж стекла в парадных зазвенят. Тут из окон повысовывались головы. Смотрят люди и удивляются такому голосищу. Человек вытер длинные, как у китайцев, усы и сказал: "Теперь прочту вам, граждане, "Зайцы". А "Зайцы" - это такая сказка для взрослых, я ее в чтеце-декламаторе читал и наизусть запомнил. Ты не слыхал? Это про то, как зайцы просили у своего воеводы-медведя капусты, а тот их послал в пустой огород. Читает человек эту сказку, а меня так и подмывает вмешаться. А как сделал он страшную рожу да как зарычал медвежьим голосом:
Как вы смели собираться?
Как вы смели в кучи жаться?
Только лапой наступлю
Разом всех передавлю!
я не выдержал, вскочил и жалобно, так, по-заячьи, ответил:
Но у нас в желудках пусто,
И хотели б мы капусты.
Человек повернул ко мне лицо - и слова сказать не может. Только смотрит да удивляется. А я опять сел на скамейку и застучал молотком.
Со всех этажей полетели керенки. Человек собрал их, подсчитал, немножко сунул себе в карман, а остальные на ладони протянул мне. "Что ты!
– говорю ему.
– Не надо!" Он пожал плечом и пошел со двора. И, понимаешь, будто веревкой потянул меня за собой. Я обточил каблуки и бросил штиблеты кухарке в окно, а сам скорей на улицу. Догнал, когда он заворачивал уже за угол. "Знаешь что?
– сказал я ему.
– Давай ходить вместе. Я все на свете стихи знаю". А он мне: "Дурак! Я ж пильщик".
– "Ну и что ж, что пильщик! Ты - пильщик, я сапожник. Вот и ладно будет". Он подумал и протянул мне руку. "Труба", говорит. "Какая труба?" - спрашиваю. "Фамилия моя, - говорит, - Труба. А зовут Матвей. Ясно?" - "Ну, - говорю, - ясно".
С тех пор и не расстаемся.
Он с топором ходит да с пилой, я - с шилом да железной лапкой. Зайдем во двор и работаем, каждый по своей специальности. А нету работы, станем один против другого и представляем. Он - Отелло, я - Яго; он - Несчастливцева, я Аркашку...
– Да кто ж он такой?
– удивился я.
– А никто, - добродушно ответил Артемка.
– Пильщик, и все. Только тоже к театру желание имеет. Ну, прямо как болезнь его точит. А толку что! Сколько ни ходил по театрам, сколько ни просился в актеры, никто внимания не обращает. "Тебе, - говорят, - только жирафа изображать". Оба мы одним лыком шиты.
– Он усмехнулся.
– Ну, а все-таки в театр мы попали. Хоть на короткое время, а попали. Как смазал Керенский пятки и в Харькове образовалась советская власть, мы с Трубой сочинили заявление и прямо в Совет депутатов. За столом там сидел один слесарь с паровозостроительного, Крутоверцев. "Как же, - говорит, - я вас знаю. Вы и в наш двор заходили. Дело доброе. Сейчас я вам мандат выпишу. Берите дом купца Мандрыкина и открывайте клуб кустарей. Постройте сцену и все прочее". Тут и Труба повеселел. "Вот это, - говорит, - власть! Есть-таки правда на свете!"
Собрали мы часовщиков, портных, лудильщиков и собственными руками переделали купеческие хоромы в клуб. Тем временем товарищ Крутоверцев подыскал нам режиссера, хорошего такого старикана. Короче, завелся у нас свой театр. Поначалу приготовили мы Бедность не порок". Я - в роли Любима Торцова, Труба Гордей Торцов. И только разослали пригласительные билеты - на тебе: немцы! Будь они прокляты! Еле ноги унесли мы из Харькова.
С тех пор и блуждаем. То на гайдамаков, как сегодня, наткнемся, то на казаков. Потеряли топор, пилу махновцы отняли, мой сапожный инструмент в Харькове остался. Так и мыкаемся...
К НАМ В ОТРЯД
Небо на востоке уже позеленело, когда Артемка кончил свой рассказ.
Теперь я видел своего друга ясно. Да, изменился он. И не в том была главная перемена, что вытянулся, что над губами появился пушок, а в новом выражении лица. Говорит, смеется, а все будто прислушивается к чему-то, будто все чего-то ждет.
– Куда ж вы теперь?
– спросил я. Артемка махнул рукой на север.
– Я б уже давно там был, да разве с ним проскочишь незаметно!
Он сурово оглядел своего спутника, но не выдержал и усмехнулся:
– Видишь, какая верста!
Когда Артемка рассказывал о своих приключениях у гимназистов, я все время думал, что за человек с корзиной, по имени Дмитрий Дмитриевич, прятал у него в будке нелегальные книжки. Уж очень, по описанию Артемки, похож он на нашего командира, на товарища Дмитрия. Теперь я спросил:
– А не помнишь, как была фамилия того человека с корзиной? Дмитрия Дмитриевича?
– Попов, - без затруднения ответил Артемка.
– А что?
– Попов!
– воскликнул я.
– Ну, так это командир нашего отряда.
– Да неужто?
– обрадовался Артемка.
– Вот бы повидать его!
– Что ж повидать! Вам бы совсем в наш отряд зачислиться. Как ты насчет этого?
– Я?.. Господи!..
– всплеснул Артемка руками.
– Да хоть сию минуту!
Он наклонился к Трубе и затормошил его:
– Вставай! Будет тебе спать. Пошли!.. Я на часок отлучился, узнал, в каком направлении ушли из балки гайдамаки, и опять вернулся в рощу.
Через несколько минут мы уже шагали по степи. Взошло солнце, и вся степь, окропленная росой, так и заискрилась, так и зазвенела от пения птиц, пересвистывания сусликов, скрипа сверчков. Мы шли веселые, и нам даже не хотелось спать, хотя всю ночь мы с Артемкой за разговорами глаз не сомкнули.
Впереди шагал Труба. Решение Артемки вступить в отряд он выслушал молча, хмыкнул и перекинул через плечо тощий мешок с сухарями. Так, молча, и шел. Но вид ожившей под солнцем степи затронул в нем какие-то чувства. Он вдруг подогнул ноги, а руки с опущенными вниз кистями поднял до уровня плеч и, сделавшись похожим на суслика, когда тот стоит на задних лапках и перекликается со своими товарищами, свистнул. Ему тотчас ответил настоящий суслик, за ним - другой, за другим - третий. Труба хитровато подмигнул:
– Вот как я их обдурил!
И, довольный, зашагал дальше. Он то звенел жаворонком, то плакал чибисом, то скрипел кузнечиком, пока вдали не показались двое всадников с винтовками. Тут Труба охнул и присел за копной.
"Неужели казаки?" - подумал я. Но всмотрелся и узнал наших. Впереди ехал богатырь Дукачев, шахтер с Чистяковского рудника. Издали он казался скачущим монументом. Другой всадник все время взмахивал руками, будто хотел оторваться от седла и полететь впереди лошади. Конечно, это был Ванюшка Брындин, коротконогий весельчак из деревни Тузловки. Всадники доскакали и круто остановили лошадей.
– Ты где пропадал?
– сердито крикнул Дукачев. С широкого и такого темного лица, будто с него до сих пор не сошла угольная пыль, смотрели строгие серые глаза, но я отлично понимал, что Дукачев делает только вид, будто сердится.
Я рассказал о гайдамаках, потом кивнул на Артемку:
– Друга вот встретил. Пять лет не видались.
– Слыхал?
– подскочил Ванюшка в седле.
– Друга дорогого встречает, тары-бары растабарывает, а мы гоняй из-за него лошадей!
Он хотел еще что-то сказать, но вдруг схватился за винтовку: