Закон Единорога

Свержин Владимир Игоревич

– Не понял тебя – моя рука инстинктивно нащупала на поясе мешочек с деньгами, только что полученными в конторе Амальфи.

– Еще бы не понял! – хохотнул Рейнар. – Это у вас семейное! Эта глупая девчонка, твоя сестра, считай, чуть улицу солидами не посыпала!

– Да объяснишь ты наконец – начал я окончательно выходить из себя.

– Объясняю. Лауре пошили три платья, не считая прочих аксессуаров. Местное трубадурное рыцарство в припадке куртуазной горячки ринулось за сувенирами Ну знаешь там, обрезки всякие, кусочки тесьмы и прочие лохмотья, которые здесь принято вешать на себя Модистки, понятное дело,

начали втихаря приторговывать бесценными фетишами. Инельга, которую эти патетические вопли под окнами окончательно вывели из душевного равновесия, засекла их за этим недостойным делом После чего, решив, видимо, что она в осажденном замке, собралась полить публику чем-то вроде горячей смолы Но поскольку таковой в наличии не оказалось, баронесса чуть не вывернула на голову осаждающих корзину с обрезками Но я, как всегда, подоспел вовремя! – закончил Лис свое пространное объяснение.

– Ну а ты, добрейшей души человек, проникся, – саркастично ответил я.

– Да, я проникся, – гордо отозвался гайренский менестрель – И монополизировал торговлю лоскутками И каждый, заметь, идет по солиду За вычетом расходов на материал и работу портных, чистой прибыли у нас уже пятнадцать солидов, – торжествующе подытожил он.

– А у тебя как дела?

– Я нажил себе сегодня еще одного смертельного врага, – устало ответил я. – Сережа, я был бы рад очутиться дома.

– Ща, нет проблем Вальдар, погуляй еще минут десять, лоскуты уже заканчиваются… – просительно добавил он.

Я молча отключил связь, сворачивая в ближайший переулок. За своей спиной я услышал:

– Все, господа! Лоскутов больше нет! Расходитесь! Мы закрываемся!

Попав наконец в отель, я был атакован двумя раскрасневшимися от радости подругами, которые наперебой начали демонстрировать свои новые наряды. Я старался выглядеть галантным и веселым, наговорил Лауре и Инельгердис кучу комплиментов, однако обе девушки сразу почувствовали мое тягостное настроение. Инельга велела подавать ужин и под каким-то предлогом тактично убралась из комнаты, оставив нас наедине.

– Что-то случилось, милый? – встревоженно спросила моя невеста.

– Да, – кивнул я. – Я передал письмо Филиппа Августа королеве…

– И что? – тревожась все больше, поинтересовалась Лаура – Катарина.

– Пока не знаю… – задумчиво произнес я, привлекая ее к себе и гладя по мягким кудрям. – Но нам как можно скорее надо ехать в Арагон.

– Завтра вечером дядя Раймунд устраивает празднества в нашу честь… – просительно глядя на меня снизу вверх, протянула принцесса. – Я так хочу поучаствовать в них…

– Да, – утвердительно кивнул я. – Конечно. Мне не хотелось участвовать в празднествах. Больше всего в эту минуту я желал схватить в охапку свое черноглазое сокровище и, вскочив в седло, мчаться, сломя голову, туда, где мы могли рассчитывать на от носительную безопасность, – в Барселону. Ибо из всех опасных хищников, встречающихся в природе, самыми опасными была и остается оскорбленная несчастная женщина. А Элеонора французская, кроме того, что являлась королевой, была, безусловно, незаурядной личностью. Но моей прекрасной принцессе так хотелось показать тулузцам новые платья…

Следующий день начался поздно. Поднявшись где-то около полудня, я узнал, что одно высочество, как истинная испанка, заявив, что во время

сиесты просыпаться бессмысленно, валяется в постели, второе же, примерная дочь вестфольдского народа, с самого утра терроризирует торговца лоскутками и требует от него фехтовальных упражнений.

Посвятив весь остаток дня сборам, ввечеру мы, принаряженные и благоухающие, словно майская клумба, отправились во дворец Раймунда Тулузского. Правда, мне стоило больших трудов уговорить Инельгердис не оставлять меня в сей трудный час.

– Не пойду я туда! Чего я там не видела! – упрямилась моя сестра.

– Ну, Инельга, мало ли… Там весело будет… Музыка, танцы, – неубедительно уговаривал я упрямого отпрыска рода Камдилов.

– Там этот придурок будет! – уже конкретнее выразилась моя сестричка, гневно сверкнув глазами. – Я не могу, когда он на меня так смотрит!

– Ну и что? – сочувственно кладя руку ей на плечо, спросил я.

– Я на местное рыцарство вообще без содрогания смотреть не могу. Но этикет есть этикет. К тому же кто-то, кажется, что-то говорил про благопристойность?

Двор графа Тулузского поражал великолепием и пышностью Куртуазные кавалеры, увешанные музыкальными инструментами, шарфиками и рукавами от платьев дам своего сердца, и сами дамы, томно вздыхавшие и закатывавшие глаза по малейшему поводу, заставляли меня с ностальгией вспоминать суровую простоту северных нравов.

– Прэлэстно, прэлэстно, – отбивался Лис от молодых дарований, сующих ему под нос свежесочиненные сирвенты и требующих одобрения. На левом фланге с мрачной безысходностью во взоре и рефлек-торно – дружелюбным оскалом держала оборону Инельга.

– Моя дама смотрела на меня с такой нежностью, – декламировал Пейрэ де Уэска, стоя в непосредственной близости от нашей группы, – что казалось, будто сам Бог улыбается мне. Один такой взор моей дамы, дслдя меня счастливейшим на свете, приносил мне больше радости, чем попечительнейшие заботы 400 ангелов, что пекутся о моем спасении.

При этом пылкий юноша старательно не смотрел на предмет своего обожания, что, как я понял, являлось высшим пилотажем в этом обществе. Комфортно здесь себя чувствовала одна принцесса: она танцевала, мило улыбалась рыцарям, в общем, веселилась от души. После роскошного ужина граф Раймунд Тулуз-ский громогласно объявил, что по случаю прибытия высоких гостей и «чудесного избавления своей племянницы из лютого плена» назначается состязание трубадуров. (Лис, записавшийся в свору выступающих под таинственным именем шевалье д'Эсхар, язвительно прокомментировал происходящее странным: «КСП»!)

Впрочем, меня на этом балу заинтересовало совсем другое. Граф Раймунд VI казался слишком весел, чтобы в самом деле быть таковым. Однако выяснить причину этого беспокойства я не успел.

Мы расселись полукругом на золоченых табуретах, кавалеры заняли свое место на мавританских подушечках у ног своих дам, и «зазвенели струны». Первые две песни я мужественно перенес, не подавая виду. Однако же, услышав от очередного исполнителя, что:

«Амор есть дух, влюбленный в красоту, Из ока в око скачет, а засим Бросается одним прыжком большим Из ока в душу, из души в пяту», я понял, что мой организм нуждается в отдыхе, и, зафиксировав на своем лице выражение доброжелательного внимания, прикрыл глаза рукой и задремал.