Закон оружия
Шрифт:
Оператору разрешили снимать все, кроме боевиков. Мы пошли по селу, еще вчера оно ничем не отличалось от других подобных в этом районе – белые каменные дома, высокие металлические заборы, охраняющие семейный порядок, уют и покой. Ныне же мы шли по обломкам. Ксения порывисто вздыхала и подавленно смотрела по сторонам. «Зачем это нужно?» – повторяла она. Лицо ее потемнело, а когда она увидела оторванную человеческую кисть, а через несколько шагов – ногу в ботинке, стала трястись в нервной лихорадке. Я взял ее за руку и крепко сжал: «Ты ведь не первый раз на войне?» – «Да… Но такого я еще не видела…» Я отвел ее обратно в подвал и попросил никуда не выходить.
За нашими спинами сухо потрескивали выстрелы, но еще более страшно и безнадежно догорали дома, громко лопался шифер, вывороченные наизнанку стены обнажили внутренности комнат: обугленные остатки непременных ковров на стенах и полу, разбросанная утварь, обломки мебели, тряпки. Неожиданная для села, как горный обвал, война устроила беспощадную ревизию людским жизням. Колонна автобусов, остановленная в селе, перевернула счастливую страницу в судьбах. Все, что до этого казалось для жителей безрадостным, стало светлым и счастливым воспоминанием, потому как сам сатана приехал на длинном хвосте, собрав вокруг тысячи вооруженных озлобленных людей и отдав им команду на уничтожение друг друга.
Нас преследовал кислый запах гари. Но камера не снимала запахи, а моя ручка не способна была запечатлеть пляшущий свет пожарищ.
Я проклинал тот день, когда решил стать журналистом. Я давно разочаровался в войнах, которых повидал больше чем достаточно. И вот теперь я снова в дыму и огне, ступаю по черной земле среди обломков и хаоса. Чтобы полюбить войну, нужно полюбить смерть.
Мы пошли к мечети – сооружению из белого камня с непременным минаретом, не таким, конечно, как в сказочном Самарканде, но достаточно внушительным, с серебристым куполом.
– Убери камеру! – сказал я Циркусу, завидев аккуратный ряд тел, выложенных у стены. Их было около десяти, вокруг молча стояло еще человек пятнадцать. – Там убитые боевики…
– Эх, снять бы… Цены не было бы таким кадрам.
– Не рискуй, разобьют камеру, потом еще пристрелят.
Мы развернулись и пошли в обратном направлении – боевики приметили нас и, кажется, готовились разорвать на куски, если мы только посмели бы начать съемку…
Снова начался обстрел. Пули свистели совсем рядом, над головами. Мы прыгнули в спасительный окоп, в котором промерзли около часа. Война превратилась в позиционную – с вялыми постреливаниями и отдельными взрывами. Хорошо это или плохо, сидя в окопе и слушая стоны раненого боевика, толком и не разберешь…
Нас всех хитроумно разделили и рассадили по окопам. Мы танцевали боевые вдохновляющие пляски под знаменами – за нами следили с трибун и из окон высоких кабинетов, пряча усмешки в усах и толстых складках щек. Нам поощрительно улыбались и, смахивая слезу, посмертно награждали. Все это называлось священным долгом, делом чести и совести. Мы сами отрыли себе окопы. И те десятеро боевиков уже легли в них навечно. Мне их жаль, не потому что им немного не повезло, а потому что их обманули. Все убитые на войне – обманутые.
Решатся ли все мировые проблемы, если создать Министерство Совести?
…Возвращаясь, мы встретили Ксению. Сиреневая куртка ее была в черных пятнах, она озиралась, слегка пошатывалась, будто натощак выпила стакан вина. Но я сразу понял, в чем дело.
– Что с тобой, девочка? – спросил я участливо, взяв ее за руку.
Она доверчиво прижалась ко мне, глаза блуждали.
– Нас накрыло, не знаю, снаряд или бомба, стена рухнула, трех заложников убило, крыша завалилась, я ничего не слышу, все звенит, голова… страшно раскалывается…
– Она контужена! – тихо, как мне показалось, сказал я Леве.
Она поняла то ли по губам, то ли я сказал достаточно громко – я ведь и сам оглох.
– Я не контужена… Все нормально. Только заложников убило: молодой парень и еще двое, они из Кизила все. А я была в другой комнате, и мне повезло…
Я не знал, как на нее повлияет контузия, люди ведут себя по-разному: кто впадает в тяжкую депрессию, у кого начинается яростный психоз, паника, из-за чего многих бедолаг стреляли на войне без суда и следствия за паникерство и трусость…
Она очень тихо сказала:
– Если со мной что-то случится, возьмешь ключи, – она показала связку, – в моем сейфе в редакции документы, о которых я тебе говорила.
– Ты не в себе! – ответил я.
Знал бы я, чем обернется контузия Ксении Черныш, девчонки из «Дорожной газеты», с которой судьба свела меня самым странным образом. Я сентиментален и влюбчив. И если с женщиной провел ночь, даже самую целомудренную и честную во всех отношениях ночь, в моей душе появляется неизъяснимая свежесть, будто принесенная таинственным ветром, я прихожу в легчайшее жизнерадостное расположение духа, меня будто что-то подстегивает и приподнимает. Я решил, что обязательно встречусь с Ксюшей в Москве, мы заберемся в какой-нибудь уютный ресторанчик и будем вспоминать эти черные дни, которые поблекнут, потеряют свои краски и станут уже чем-то далеким и только лишь чуть-чуть тревожным.
Мы пошли дальше, но нас остановили двое русских бойцов – при полной форме, но замызганные и без знаков различия. Пока еще не стемнело – определить их принадлежность к Российской армии можно было уже издалека.
– Не ходите туда! – крикнули они нам. – Там на окраине села наши. Подстрелят в темноте.
– А вы кто? – спросил я.
– Пленные мы! – просто ответил один из них.
– Оттуда? – удивился я спокойному ответу.
– Да нет, нас уже полгода за собой таскают. Мы в засаду попали. Командира нашего сразу убили. А мы и выстрелить не успели, на нас автоматы наставили…
– А родом откуда? – спросил Лева.
– Я из Рязанской области, Олег меня звать, фамилия Новых. Напишите про нас, чтоб мать с отцом знали, что живы.
– И про меня тоже, – тут же попросил второй. – Паша Просиненок из Почепского района Брянской области.
– Ну и как вам, плохо? – сделав видимое усилие, спросила Ксения. Я ее поддерживал под руку. Мне казалось, что даже среди пожарищ это выглядело вполне нормальным.
– Сначала побили нас, в подвале держали… Мы боялись, что нас кастрируют. Были такие случаи в начале войны. Но ничего, терпеть можно. Обзывают всякими словами. Заставляют работать на них, ну, боеприпасы таскать, посуду мыть, здесь окопы рыли. Во – мозоли кровавые.