Закон оружия
Шрифт:
От злости у меня перехватило дыхание, в лицо будто швырнули лопату раскаленных угольев. Много подлости встречал, и всегда она подстерегала неожиданно и била наотмашь. На то она и подлость – низшая ступень человеческого счастья. Я вытер испарину, неожиданно резко произнес:
– Да вылазь ты, уже не высадят… Что еще он про меня рассказывал?
Быков вылез, повел округлыми плечами, усмехнулся:
– Да ты не переживай. Циркус как вышел с той стороны, сразу попал к крутым ребятам из ФСБ. Они начали его прокачивать со всех сторон, вот он сразу про тебя все и выложил. Откуда я знаю? А у меня принцип такой – все знать. Друзья из ФСБ рассказали по секрету. У них сейчас знаешь какое правило? Если засранца посадить не могут – выскальзывает,
Я не стал уточнять, в какой. Это уже не имело значения. Значение имело совсем другое: цель, которую преследовал Циркус. Если его так перепугали фээсбэшники, значит… Мысль моя растекалась, я всегда испытывал трудности, прослеживая логику негодяев. Разумеется, все поддавалось объяснению: Левушка перевел «стрелки» на меня, сделав это лихорадочно и поспешно. Заложил, приукрасил, видно, рассчитывая, что меня тут же обуют в кандалы. Или расстреляют… И я, наивный, стал вспоминать, не обидел ли я чем коллегу-журналиста? И еще более нелепая мысль: «А не подставил ли он меня, как конкурента?»
До христианского всепрощения я еще не дорос и поэтому поклялся набить лживому Циркусу все выступающие части тела…
По пути, на тыловом пункте, мы заправили автобус горючим, загрузились под завязку ящиками с патронами, гранатами всех сортов, гранатометами, сигнальными ракетами и даже «черемухой». В селе Советском высадили коллег-телевизионщиков, они сердечно и долго трясли наши руки…
Как стемнело, отправились к позициям, предварительно выключив все огни. Дорога, прямая, нетронутая, вела прямо к селу, и чем ближе к нему, тем более пустынной была она. Странная, нелепая, будто зачумленная, дикая, необитаемая. Ее боялись, словно была она раскалена до предела. Мы остановились в двухстах метрах от села. Трассеры полосовали небо энергичными росчерками. Впереди полыхало что-то недогоревшее.
Дверь с визгом сложилась в гармошку.
– Док, вы здесь? – раздался резкий голос. Показалась плотная тень.
– Здесь, заходи! – отозвался Егорыч.
В салон полезли люди.
– Что это тут, черт! Ящики, что ли?
– Боеприпасы…
– Хоть отогреемся… Все кишки промерзли.
– Горячее есть что-нибудь?
– Чай, остыл уже, – стал оправдываться доктор.
Я не знал, кому принадлежали голоса, еще не приноровился различать.
– Где водка? Водку купили?
– Купили, – торопливо отвечал за всех доктор. – И лук, шоколад, чеснок.
– Сколько водки?
– Около пятидесяти. Больше пятидесяти…
– О, и корреспондент здесь! Володька, привет! – Я узнал Сашкин голос, пожал твердую и шершавую от грязи руку – не более чистую, чем моя. – Ты где пропадал?
– У Раззаева.
– Да ты что?! Как ты еще жив остался?
– Контузило и зацепило немного. Журналистку Ксению Черныш из «Дорожной газеты» расстреляли.
– За что?
– Не знаю… У нее были убийственные факты. А за это вот убивают.
– А мы тут одного из американского телевидения за задницу взяли. С той стороны пришел, двадцать тысяч долларов в карманах нашли. Хотели гада шлепнуть, но не стали руки марать.
– Циркус? – спросил я.
– Вот-вот, он самый, – подтвердил Сашка.
…Привели раненого. В темноте я не разглядел лица, услышал лишь, что звать его Василий и ранили его в ногу. Через несколько минут подъехала «санитарка», мы наскоро распрощались с Виктором Рогожиным и Василием. Они поехали на сборный пункт, откуда их рано утром должны были отправить на вертолете в госпиталь. Вася оставил мне свою донельзя вымазанную куртку, Витя – штаны. Не обращая внимания на пятна крови, быстро облачился, надев все поверх гражданки. Я решил остаться в окопах с ребятами, я не мог тихо развернуться и потопать в тыл. Тем более имел личный счет с боевиками. В первый день меня вряд ли бы взяли, и выглядел я в своей кожанке, как белая ворона. Теперь не отличался ничем. Форма меняет человека, походку, передает энергетическое поле, сразу чувствуешь появление новых сил, движения становятся упругими – война вливается в тебя, каждая клетка, съеживаясь, чувствует ее, а память мгновенно возвращает старый боевой опыт.
Пережитые дни… Трагично перемешались в сознании и судьбах общий бардак, смертельный риск и готовность, не задумываясь, пожертвовать своей жизнью. Смерть стала привычной обыденностью, как и всеобщая подлость тех, кто взирал с вершин и кто был изначально виновен в появлении на земле этой новой черной дыры… Мои самые близкие на огненном пятачке ребята – собровцы, которых толком не знал по именам, давно перестали удивляться, не боялись ни черта, ни дьявола, ни начальства, в безмерной их усталости проглядывало равнодушие ко всему, даже к смерти. И единственное, что вело их и держало – дымное село, скелеты домов, – территория ненависти, которую надо было взять своей кровью. И выходило это, как ни крути, выше понятия «долг», тут просто обвалилась на мужиков безвыходная ситуация, когда злость переполнила все без края. И была привычка не уползать, оглядываясь, а доводить дело до конца, – что считалось безусловным, праведным и непоколебимым… Все это было – и все повторялось… Отчаяние, ярость от сознания, что теряешь родную землю, хватаясь за нее обожженными руками, и колонны офицерских рот по-прежнему идут на пулеметы, безмолвно, без рваного «ура», с тихим матом между зубов, смыкая ряды на месте павших, а вместо дроби барабанов – грохот лжи и насмешек. Офицерские роты, не штрафные, а элитные, отборные, по всей России собранные. Одно слово: СОБР.
…Саня сказал: «Старик, мы рады, что ты опять с нами… Но пойдем к командиру, без его разрешения нельзя».
В том духе, что и в санаторий без разрешения не возьмут, а сюда – и подавно.
Игорь Байбаков встретил меня со сдержанной приветливостью, молча пожал руку. Я понял, что даже тусклая улыбка далась ему с трудом, на сером лице – тяжелые веки, покрасневшие хмурые глаза. Он распорядился раздать боеприпасы, заметив, что если б «витязи» не помогли им с патронами и гранатами, то совсем бы туго пришлось… На время он забыл обо мне, потому что надо было увидеть, посмотреть в глаза своим ребятам, понять, на что сейчас способен каждый. Он мог построить всех и вывести с кровавого поля, сославшись на что угодно, хоть на плохую погоду, отсутствие боеприпасов или горячей пищи… В наше время за это никто серьезно не страдает. Ведь соседи слева так и сделали, ушли, а «дыру» законопатили за счет свежих подразделений.
Тут Байбаков обратил внимание на звякнувший многоголосо мешок с водкой. Рядом свой груз опустил стажер Игоряня.
– Сколько здесь? – спросил Байбаков.
– Пятьдесят четыре…
– Давай, – приказал он стажеру, – по полбутылки на брата. Одну на двоих. И по половине луковицы.
– Луку много, – заметил стажер.
– Больше не надо. От него пить хочется, – сказал командир и повернулся ко мне. – Спасибо тебе за помощь… Ты, говорят, был у бандитов?
– Был.
– Много их еще там?
– Сто – сто двадцать. Они ждут помощи, чтобы прорваться…
– Оружия, боеприпасов много?
– Оружия у них хватает. – И я перечислил все, что услышал от милиционера. – А вот насчет боеприпасов – трудно определить.
Байбаков разрешил мне остаться, с сомнением покачав головой и, как немногословный человек, более ничего не сказав. А я почувствовал прилив дурацкого счастья, особенно когда мне дали автомат одного из раненых. Я также разжился гранатометом «муха» – любимый жанр. С Саней Ивановым мы выпили по полбутылки, закусив тушенкой с луком и чесноком. Предстояла ночь в окопах – последняя ли в этом проклятом месте?