Закон оружия
Шрифт:
– Она сама напросилась, я не посылал ее, – вдруг вырвалось у него. – Когда с бандитами воюет целое государство и не может справиться, то что говорить о журналистах? Они самые беззащитные в этой войне. И все равно их боятся… Думаете, на меня давления, угроз нет?
Я отдал ему магнитофонную кассету, которую обнаружил рядом с телом Ксении.
– Что на ней? – спросил он.
– Интервью с милиционерами, другими заложниками.
Потом редактор стал выпытывать, где, на мой взгляд, главные проколы федерального командования, сколько заложников погибло при обстреле села, были ли факты мародерства, изнасилований, расстрелов пленных со стороны
– А какая правда вам нужна? – уточнил я.
– Правда, она и есть правда, – усмехнулся редактор, – она одна.
– Ни черта подобного. Здесь, в Москве, она одна, потому что строится чисто на логических и умозрительных заключениях… А вот на поле боя, у людей, которым надо принимать решение, идти на смерть, она совершенно другая… И вообще, с детства я усвоил истину: болтать всегда легче, чем работать. А чуть позже понял, что болтуны часто оказываются правы, потому что на людях они заметнее и виднее.
Мои наблюдения совершенно не понравились главному редактору, я даже был готов к тому, что он вежливо выкинет меня из машины. Но он не отважился и сделал единственно разумный ход: сказанное мной не отнес на свой адрес.
– Вы правы, болтунов в наше время пруд пруди…
После этого мы в полном молчании доехали до редакции.
Я пожалел, что отдал ему кассету.
На поминках в актовом зале редакции я снова рассказывал, как познакомился с Ксенией, как ее контузило. Не стал только говорить о документах. Возможно, в редакции о них и не догадывались. Зачем только было городить словесный мусор о том, что «патологические садисты» ни за что убили «нашу любимую Ксюшу»? Ведь были «пробные шары» – материалы, в которых она напрямую писала о коррупции высших чиновников и связях их с бандформированиями…
Вот и написала на свою голову…
Тихие речи выступающих при скорбном молчании постепенно заполнились гулом, коллектив расслоился на маленькие спорящие компании, о родителях погибшей не вспоминали, появились первые пьяные, и незаметно поминки превратились в обыкновенное застолье. Большинство сейчас выпивали не для того, чтобы заглушить горе – его заглушить так быстро невозможно, – а для того, чтобы загасить тягостную траурную ноту. И что бы ни было, после свежего морозца на кладбище организм требует свое.
Я тихо вышел и пошел по коридору. Кабинет, где сидела Ксения, был открыт. На ее столе лежали красные гвоздики и тот же портрет, только чуть меньше, что и на кладбище. Сейф стоял в углу – серый железный шкаф в полтора метра от земли. Я не стал закрываться: все шаги хорошо прослушивались, из зала доносились и резкие, неприятно громкие голоса. Из четырех ключей один был самым крупным. Но только я его вставил, как в коридоре раздались шаги, пришлось быстро вынуть ключ.
В кабинет заглянул главный редактор.
– А-а, коллега… – он покачал головой. – Что это вы тут делаете?
– Можно, я немного посижу рядом с ее столом?
– А-а, – снова протянул он. – Пожалуйста… Вы ведь были с ней достаточно близко знакомы?
– Достаточно, чтобы хорошо понять друг друга.
Покачав головой, он ушел. Я бросился к сейфу, быстро вставил ключ, провернул. Хорошо, здесь не было всяких там хитроумных запоров, номерных кодов. Взрывоопасные бумаги хранились в примитивном «совковом» ящике, который с натяжкой можно назвать сейфом. Дверца открылась с сопутствующим визгом. На верхней полке лежали тюбики, коробочка с духами, салфетки, губная помада, расческа, а на нижней – кипа бумаг, газет и пара книг. Я вытянул все наружу, бросил на стол, лихорадочно стал перебирать: явно, что здесь хранилось много чего не представляющего интереса. Наконец я обнаружил обычную пластиковую папку светло-голубого цвета. Уже с первого взгляда я понял, что нашел. Угловые штампы заоблачных высот: комитеты, министерства, комиссии… Стопку бумаг и газет я сунул на место, быстро закрыл сейф, а секретную папочку сунул за пазуху, под рубашку. Теперь надо было исчезать, причем сделать это по-английски. Меня ждали дела, ждала дева Мария, бандеровка чертова. Шеф молчаливо ждал от меня материалы из Первотравного. Я был нужен своей Родине, маме-России, всему миру – особенно с таким жестоким компроматом в штанах, который позволит вычистить грязь из стана наших вождей-небожителей. И мы все заживем лучше, веселее, честнее…
Я направился к лестнице, но прежде, чем моя нога опустилась на первую ступеньку вниз, я заметил поднимавшегося негодяя Удава. Он, как всегда, был живее всех живых. «Почему я тебя не сдал там?!» – мысленно простонал я.
Он не увидел меня, не встретился глазами, а я уже ускоренным шагом уходил за поворот коридора. Навстречу мне медленно шла плачущая девушка, на поминках она сидела в дальнем углу и все время молчала, прижимая платок к лицу… Она не заметила меня.
Я услышал голос Удава, теперь уже никаких сомнений не оставалось, что это он.
– Девушка, извините, я из ассоциации «Надежда вашего дома», я хотел бы внести небольшие пожертвования нашей организации в помощь семье покойной…
– А вы пройдите в актовый зал, – всхлипывая, ответила она, – там Ксюшины мама и папа. Отдайте им…
– Вы знаете, им сейчас не до меня, – бойко продолжил Удав. – Я не хотел бы тревожить. Сумма не очень большая, сто пятьдесят долларов, но хоть какая, я не хотел бы тревожить маму и папу в такой день… Давайте я лучше положу на ее стол. И у меня цветы…
По звуку шагов я понял, что нежданного гостя повели в кабинет. Он пробыл там не более двух минут, потом быстро спустился вниз по лестнице. Все это время я стоял спиной к входу, с поднятым воротником пальто и плотно натянутой шапкой, готовый тут же ретироваться. Девушка еще находилась в кабинете, она тоскливо смотрела на лежащий на столе конверт, на нем значилось: «Блажен верующий!» На сейфе лежали четыре алые розы.
Я со злорадством понял, что обскакал Удава.
– Есть хорошие люди, – со вздохом сказала девушка. – Погибает совершенно незнакомый человек, а они чувствуют, они не могут равнодушно пройти, беспокоятся.
– Ничто не бывает бесплатным, даже благотворительность, – сорвалось у меня – я не собирался касаться этой темы.
У девушки недовольно дрогнули губы.
– Вы, наверное, просто циник, раз не верите в добродетельность и бескорыстие?
– За добродетелью кроется желание искупить свои былые грехи, а бескорыстие – это тщательно скрытая корысть.
Не знаю, чего меня понесло. Но девушка не стала спорить. Возможно, пожалела меня. Ведь я только вернулся с войны. Мозги набекрень. Насмотрелся всякого…