Закон оружия
Шрифт:
– Посмотрим, – отозвалась Мария. – Ведь я так люблю свою двоюродную сестру.
– Между прочим, Маша, я тоже украинец. Самый такий справжний и щирый. А ты, здаеться, с Захидной Украины?
– Зи Львову…
Я почувствовал, что шефа подпирало пройтись по поводу местного национализма и идиотизма, но он таки сдержался. Не тот случай.
– А чем мы обязаны такой чести? – спросил я у Саши.
– Все нормально, по заслугам и честь…
– Что-то я ни черта не понимаю, – пробормотал я. – Может, нас с кем-то спутали?
Сержант-водитель, Саша и мой шеф дружно рассмеялись.
«Форд» изящно рассекал потоки машин, время от времени водитель включал сирену и грозно
– Водитель «Жигулей» тридцать шесть – сорок восемь! Уступите дорогу!
«Жигуль», как ошпаренный, отскакивал в сторону.
Когда подъезжали к Беговой, шеф попросил бортовой телефон, набрал номер и предупредил:
– Ребята, готовьтесь к встрече героев! С нами гостья!
Тут мне совсем стало не по себе…
Нас ждали во дворе. Нинзя держал в одной руке бокал с шампанским, в другой – бокал с водкой. Я принял его, Мария взяла шампанское. Чокнулись, я махом выпил, она медлила, но под моим настойчивым взглядом стала пить. Что делать, придется, голубушка, играть по чужим правилам.
Потом меня обнимали и даже пытались запустить в воздух. Но мое мощное тренированное тело оказалось неподъемным для хилых работников бегущего пера. Только Нинзя был исключением. Потом всей гурьбой уселись за стол. Такого обилия я давненько не видел, одно перечисление займет немало времени, поэтому лучше верить на слово. И хотя мудрый мозг предостерегал безудержно наедаться, изголодавшийся организм победил все доводы. Водка вливалась в меня, как из брандспойта. Мария, которую, как невесту, посадили рядом со мной, почти ничего не ела и не пила, я понимал, что совершенно чужая обстановка угнетала ее, ей хотелось на «ридну Львивщину». А тут москали праздновали победу, произносили патриотические тосты, которые витиевато сочинял Владимир Михайлович. Наверное, Мария в душе называла его предателем. А он же все подшучивал в наш адрес, называл ее кавказской полонянкой, она вымученно улыбалась… Выяснилось, что о моих похождениях стало известно милицейскому начальству, особенно всех тронуло, что я, побывав в лапах у Шамиля, вернулся и участвовал в бою по разгрому банды.
В кульминационный момент моего прославления я обнаружил, что дева Мария исчезла, я выскочил из-за стола, бросился к выходу, настиг ее уже во дворе.
– Стой, ты куда?
– Что я здесь забыла? – ответила она скорей устало, чем раздраженно.
– Но нельзя же так уйти, даже не попрощавшись. Мы же тебе самые близкие люди. Мы все вообще братья славяне. И сестры. Они тебе помогут еще.
– Не надо мне помощи.
– И куда ж ты без денег? Пойдешь одалживаться у своих любимых кавказцев? И знаешь, как платить придется? А-а, догадливая девочка…
– Ты пьян!
– А я и не скрываю этого. Я всегда честен и искренне пьян. И все же, куда ты пойдешь среди ночи? – Я ненавязчиво держал ее за рукав куртки.
– В посольство Украинской Республики, – ответила она с вызовом.
Я встал по стойке «смирно».
– Сейчас в эту торжественную минуту зазвучит гимн! – сказал я с пафосом. Не знаю, почему именно эта мысль пришла мне в голову.
Тут на пороге появилась грузная фигура Сидоренко.
– Вы куда пропали?
– Маруся собралась в украинское посольство!
– Не называй меня так!
Шеф искренне удивился:
– Зачем?
– Жаловаться! – ответил я.
Он подошел к беглянке, покачал головой:
– Что случилось, Мария? Может, я чем вас обидел или не так сказал? Я готов извиниться.
– Ну что вы… – Мария замялась. – Просто мне нужно решить вопрос, в общем, мне надо как-то выбраться во Львов.
– Какая ерунда! Володя, в чем дело? Почему девушка обращается не к тебе, а хочет
Последующие события я вспоминал с трудом…
Она еще раз порывалась уйти… Мы пели украинские народные песни. Потом пришли в мою коммуналку. Хозяйка тетя Дуся, школьная уборщица, добрейшей души человек, не разрешала мне приводить женщин, но я стал рассказывать про Первотравное, как спасал Марию, как страстно приближал победу. И тетя Дуся сдалась: она видела, что глаза мои слипаются, а значит, ни на что другое, как на здоровый сон, не способен. Еще я помнил, как Мария скрылась в ванной комнате, как включила воду. Меня всегда волнует обыкновенный шум низвергающихся струй, особенно когда в твоей душевой женщина со сверкающей розовой кожей, мокрыми вьющимися волосами, пышной грудью, о которую разбиваются водяные потоки. И наконец открывается дверь, и она выходит, естественная, чистая, не смущаясь и, возможно, не подозревая о безупречности своей красоты, юности, свежести…
Утром я очнулся в кресле, моя гостья исчезла. Этого следовало ожидать.
Я отправился спасаться под струями душа. Когда стаскивал джинсы, что-то звякнуло, ударившись о кафельный пол. Это были ключи Ксении Черныш. Окопная журналистика совсем выбила меня из колеи, я забыл о своем обещании, я увлекся как мальчишка торжеством боя, чуть не потерял ключи. Не мне рассуждать о природе вещей в этом мире. Права была Ксюша: вижу не дальше окопа.
Телефон стоял в коридоре. В моем блокноте на букву «Ч» появилась новая запись, я набрал номер, ответила женщина.
– Это ваш коллега из газеты «Человек и закон» Владимир Раевский. Видите ли, я познакомился в Первотравном с Ксенией. Мне бы хотелось встретиться с редактором, у меня осталась ее кассета.
– Я знаю, мы слышали о вас… – произнесли на том конце провода. – Ксению сегодня хоронят. Если поторопитесь – на Хованском кладбище, уже увезли…
– Еду.
Я долго не мог поймать машину, потом поехали не по той дороге, в результате я опоздал.
На кладбище меня поразило, каким широким фронтом наступала механизированная смерть. Не успокаивало и банальное: все там будем. Канавокопатель отрывал широкое русло, затем могильщики углубляли и окультуривали его. Цивилизация…
На кладбище темнели еще две или три процессии, и хоть все они были похожи общей печатью скорби, коллектив редакции я определил сразу, потом увидел портрет Ксении в руках у шмыгающей носом девчонки. Уже забрасывали могилу. Я представил ее, бледную, немую, застывшую, под этой багровой крышкой, которая глухо принимала на себя удары земли, и мне стало не по себе. Я поднял смерзшийся ком глины, похожий на картофелину, бросил в яму. На меня никто не обратил внимания.
Мать рыдала, ее поддерживал седой мужчина, о возрасте которого сейчас сказать было трудно, рядом стоял длинноволосый парень, он кивал головой и вытирал платком свои слезы. Мать кого-то винила, все виновато молчали. «Более всех в твоей смерти виновен я!» – пришла мне худая мысль. Бандеровку спас, а Ксению уберечь не сумел. Когда все завершилось, я подошел к главному редактору Сватковскому – рослому мужчине лет сорока пяти, с крупными очками на мясистом носу. Все это время он заметно нервничал, боялся, видно, как бы не случилась в церемонии непредвиденная заминка, нелепость или что-то еще из ряда вон выходящее… Он посадил меня в свою «Волгу» и всю дорогу до редакции расспрашивал об обстоятельствах смерти Черныш.