Закон-тайга
Шрифт:
Вспомнив о Константине и Наташе, он неожиданно почувствовал, что перекипает. Ему показалось, что в нем рождается даже какое-то всепрощенческое умиротворение, что он сейчас способен сравнивать и анализировать сложившиеся отношения, как человек незаинтересованный. И Константина и себя он разбирал по косточкам, складывая в разные кучки его и свои положительные и отрицательные качества. И каждый раз получалось, что перевес, хотя и незначительный, был на стороне Петра. Но ведь Наташа выбрала не его. Женщины, женщины! Никогда-то они не могут быть объективны, никогда не подумают, прежде чем сделать выбор. Поэтому, наверное, так много браков несчастных и неразумных, поэтому так часто женщины вразумляются лишь после
Вот Константин шагает скользко, мерно, будто только начал путь. И никакого ему дела нет, что Петр, который идет всего в нескольких шагах позади, смертельно устал и что ему больше всего сейчас хочется, чтобы Константин вдруг сказал, растянув по своему обычаю это самое чудесное слово: «При-ва-а-ал!» Он знает, конечно, что Петру идти невмоготу, что мешок терзает его, издевается над ним, и в то же время знает, что ни за какие посулы Петр первым не предложит отдых. Скорее из носа и из ушей у него пойдет кровь, которая так шумит в голове, чем Петр заикнется о привале. А ведь поменяйся они ролями, Петр наверняка не только догадался — почувствовал бы состояние Константина. Оно бы передалось ему теми неощутимыми токами, которые порой роднят людей, заставляют угадывать друг в друге родственные души. Но, видно, восприимчивость к этим токам свойственна лишь людям высокоорганизованным, с особенно чувствительной нервной системой. Да, да, он непременно бы почувствовал состояние Константина, а почувствовав, сейчас же сказал бы: «Отдых!» Сказал бы потому, что не захотел замечать беспомощности другого человека, не захотел ронять его престиж в глазах любимой девушки. Так бы поступил он, Петр, и так, конечно, никогда не поступит Константин, существо, только и годное, видимо, для того, чтобы носить рюкзаки.
От сознания своего интеллектуального превосходства Петр настолько расчувствовался, что некоторое время шагал; забыв о рюкзаке, и поэтому, прыгая с кочки на кочку, не рассчитал. Рюкзак толкнул в спину, Петр поскользнулся, закачался, балансируя, но справиться с инерцией не мог и грузно повалился на бок. Барахтаясь, попытался встать, и вдруг взвизгнул от боли в левой ноге. Боль пронизала тело свирепо, будто ее передернули снизу вверх, потом со скрежетом повернули и тупым зазубренным острием воткнули над лодыжкой. Не сознавая еще, что случилось, снова попытался встать, но, едва шевельнув ногой, снова взвизгнул надрывно и беспомощно, совершенно не заботясь, какое впечатление произведет его визг на тех. А те уже спешили к нему.
— Не двигайся, — предупредил Константин и, приказывая, повторил: — Не двигайся, спокойно лежи. — А вполголоса успокоил себя и Наташу: — Растяжение либо вывих. Подвернул ногу.
Но был не вывих, а перелом. Это Константин понял, как только тронул, снимая ботинок, мгновенно распухшую ногу Петра. Когда рассчитывал обратный путь, Константин предусмотрел вроде бы все: шесть банок консервов, две коробки спичек, мешочек пшена, семь патронов, учел, что на реке могут появиться припаи и это усложнит путь. Но как бы там ни было, третьего-четвертого октября они должны были приплыть в Каранах. Это вполне приемлемо, потому что в обычные годы шуга по Умже начинает идти числа с восьмого-десятого. А в нынешнем году ледостав может и отодвинуться на недельку. Так что все в порядке. Восемь дней до Умжи, двое суток на плоту по реке, всего — десять, пусть двенадцать суток.
— Больно, — сквозь зубы сказал Петр, — не дергай так.
— Терпи, маленько. Наташа, прихвати чуток… Вот так, вот так, чтоб не дрыгался. Закон — тайга… Как это тебя, друг, угораздило?
Константин действовал по возможности осторожно, но все же для того, чтобы снять ботинок, пришлось слегка потянуть, и Петр содрогнулся от боли. Наташа, которая всей тяжестью налегла ему на плечи, еще не понимала, что предвещает случившееся
— Потерпи, Петенька. Немножко потерпи… Ну, совсем немножко… Сейчас вот Костя посмотрит, и я анальгин достану… Немножечко еще потерпи…
Она не представляла, какую боль испытывает человек при переломе, но твердо помнила, что ей анальгин помогал всегда — и при головной боли, и при зубной, и даже, когда ушибла коленку, то глотала анальгин, и боль прошла. Она верила во всеисцеляющую силу этого лекарства, поэтому и повторяла свое бессмысленное «немножко». Константин же, ощупывая больную ногу, думал о том, что можно сделать костыли, но далеко на них Петр не уйдет. Ходить на костылях надо умеючи. Будь лето, больного можно было бы спускать по ключу. Сделать легкий салок [2] , привязать к нему Петра, сгрузить рюкзаки, а самим держать салок на двух веревках. Тяжело было бы на шиверах, а на плесах — за милую душу. Салок в таких случаях — самое удобное. Может, попробовать? Нет, не получится, здорово ключ обмелел. Да и им тоже в некоторых местах придется брести по воде, а сейчас это гиблое дело. Остается одно — волокуша.
2
Салок — плот из 3–4 бревен.
— Закрытый перелом все-таки легче.
Легче было относительно, и сказал об этом Константин просто так, отчасти успокаивая себя, отчасти собираясь с мыслями. До чего ж неприятными они были, его мысли. «Волокуша. Сколько с ней пройдешь за день? Дед Мазай когда-то рассказывал, что тащил на волокуше Акима Матвеевича, когда того медведь помял. Пятьдесят верст тащил полторы недели. До Умжи отсюда километров восемьдесят. Правда, их двое впрягутся… Впрягутся двое, а проку-то что. Из Наташи помощник… Намается только.» Хмыкнул Константин, отвечая бередящим мыслям, попросил Наташу:
— Помоги чуток, на взгорок вынести его надо. Идти тоже придется повыше, здесь ноги вязнуть будут.
Продолжая ласково уговаривать Петра, Наташа помогла Константину взвалить его на плечо и пошла следом, тяжело скользя по отсыревшим взъерошенным кочкам.
— Ты рюкзаки-то по одному выноси, — сказал Константин, не оборачиваясь, но безошибочно угадывая, что Наташа ухватила сразу два мешка.
— Ничего, справлюсь, — возразила Наташа, но шагов через пять все же один рюкзак оставила, потому что об-a волочь впрямь было и тяжело и неудобно.
Константин поскользнулся, выравниваясь, дрогнул плечом. Петр охнул и, судорожно сжав кулаки, с досадой ткнул Константина в спину. Неудобно волочившийся рюкзак, стон и судорожное движение Петра внезапно обернулись Наташе тем страшным, что произошло. До этого вся ее женская сердечность, все сочувствие к несчастью, к страданиям сосредоточены были на желании утишить боль. И только сейчас родился в ней беспощадный вопрос: «Как же теперь?» Он словно налег на нее, придавил тоскливым чувством обреченности…
Она с потрясающей ясностью поняла всю мелочность, всю несерьезность того, что происходило с ними последнее время. Какая нелепость — ссорились. Как это ничтожно, недостойно — ссоры. А то, что не нашли золота — разве это существенно? Не нашли они, нашли другие. В жизни непременно так: кто-то на щите, кто-то со щитом. И это опять-таки не существенно. Вот оно, существенное — беда. Все перед ней меркнет, потому что она не беда даже. Великое несчастье не имеет границ. Хотя бы то, что случилось с ними. Произойди оно хотя бы в том же Каранахе, где до больницы с самого дальнего конца села пятьдесят минут хода, о нем бы говорили просто так, с ахами, удивлялись бы: надо же, на кочке оступился. Не повезло парню. Ему одному. А теперь, как же теперь?