Закон трех отрицаний

Маринина Александра

Зам генерального по фамилии Исканцев, как показалось Селуянову, искренне горевал о Галине Васильевне Аничковой.

– С Галиной Васильевной занималась моя падчерица, дочь жены от первого брака. У девушки была тяжелейшая депрессия, а после курса у Аничковой она буквально расцвела. И никаких таблеток! Для меня было очень важным, чтобы без лекарств, понимаете?

– Понимаю, – кивнул Селуянов. – Откуда вы узнали про Аничкову? Кто вас с ней свел?

– Приятель, владелец одной торговой фирмы. У него как-то вдруг дела пошли очень успешно, я, естественно, поинтересовался, в чем секрет, он мне и рассказал про Галину Васильевну и про то, что заключил с Аничковой корпоративный договор. Он использовал очень правильный, на мой взгляд, метод.

Ведь наш русский человек страсть как не любит признаваться в том, что у него проблемы и он ходит к психологу или там к психоаналитику. Все стараются это скрыть. А проблемы-то есть, и совершенно очевидно, что они мешают успешно работать, а если успешно не работают отдельные сотрудники, то какой же может быть успех у всех вместе?

– Никакого, – согласился Николай. – И что сделал ваш приятель из торговой фирмы?

– Он оповестил весь личный состав, что фирма оплачивает услуги психолога для всех. При этом никто не обязан отчитываться или ставить кого бы то ни было в известность, занимается он с Аничковой или нет. Более того, даже желательно, чтобы все было строго конфиденциально. С Аничковой заключается что-то вроде трудового соглашения, в котором записано, что она в течение шести месяцев является как бы штатным психологом фирмы и занимается со всеми, кто пожелает. За это ей выплачивается гарантированное вознаграждение, достаточно высокое. Мы пошли по такой же схеме.

– Что-то я не понял, – остановил Исканцева Селуянов. – Ведь у Аничковой должен был быть оплачен каждый сеанс, верно?

– Верно.

– Как же вы могли заранее знать, сколько человек к ней обратится и сколько сеансов она проведет за эти шесть месяцев?

– Мы и не знали. Мы исходили из средних показателей. Аничкова уже несколько раз работала на фирмы, и по ее опыту выходило, что к ней обращается примерно каждая десятая женщина из числа сотрудников, а мужчины – только в единичных случаях. Крайне редко, одним словом. Мы прикинули, сколько женщин из нашего персонала могут гипотетически захотеть позаниматься с кинезиологом, но коллектив у нас преимущественно мужской, женщины работают в основном в финансовой службе и в рекламном отделе. Ну так вот, прикинули количество женщин, добавили несколько единиц на мужчин и получили сумму гонорара, которая устроила и ее, и нас.

– А если бы к Аничковой обратилось меньше людей, чем вы запланировали? Получается, вы бы переплатили.

– Значит, это наш риск, – Исканцев развел руками. – Мы на него пошли.

– А если бы, наоборот, народу оказалось больше, чем вы посчитали, Аничковой пришлось бы с частью людей работать бесплатно?

– Это ее риск. И Галина Васильевна с ним согласилась. Она говорила, что в ее практике бывало и так, и эдак, но в итоге среднестатистический показатель все равно выдерживается. Поймите, Николай Александрович, мы вынуждены идти на это, чтобы сохранить конфиденциальность. Если бы мы стали требовать от сотрудников приносить в бухгалтерию справки от Аничковой, подтверждающие, что с ними был проведен сеанс, вся идея умерла бы на корню. Никто бы к ней не пошел, кроме самых любопытных. Не те пошли бы, заметьте себе, кто действительно нуждается в помощи психолога, а те, кому просто интересно, что же это за штука такая – кинезиология, и кто к тому же не страдает комплексами и не боится признаться, что ходил к психологу. Нет-нет, и мое собственное понимание ситуации, и опыт всех других фирм, с которыми работала Аничкова, показывают, что только полная конфиденциальность может дать положительный результат. Разумеется, есть люди, которые с удовольствием рассказывают коллегам о своих визитах к такому специалисту, но их очень мало, уверяю вас.

– То есть вы лично не знаете, кто из персонала «Планеты» занимался с Аничковой?

– Представления не имею.

– И даже не знаете примерно, сколько человек к ней обратились?

– Нет, Николай Александрович, не знаю.

– А если бы Галина Васильевна была жива, вы могли бы у нее спросить?

– Странный

вопрос… – Исканцев слегка поерзал в кресле, поискал глазами что-то на потолке, но, вероятнее всего, не нашел, потому что снова посмотрел на Селуянова. – Она не ответила бы. Вернее, не так. Если бы я спросил, сколько человек из нашей фирмы ходят на ее сеансы, она бы, разумеется, ответила, ведь это необходимо для оценки финансовой стороны наших с ней отношений. Но фамилий она не назвала бы. Это совершенно точно.

– Почему вы в этом уверены?

– У нее такая репутация. Это ее железный принцип. Она никогда и ни при каких условиях не разглашала имена своих клиентов, не говоря уж о том, что ни с кем не обсуждала их дела и проблемы.

Это Селуянов уже слышал неоднократно, поскольку после гибели Аничковой оперативники опросили огромное число людей, как клиентов Галины Васильевны, так и просто знакомых и друзей.

– Получается, что, если я найду среди ваших сотрудников хотя бы одного клиента Аничковой, этот человек не сможет мне сказать, были ли другие клиенты и кто именно, – уточнил Николай.

– Скорее всего, так и будет. Если только это не две задушевные подружки, которые все друг о друге знают. А вы, собственно, к чему клоните-то?

– Да есть у меня одно соображение… Видите ли, в отличие от вас я знаю имена тех ваших сотрудников, кто ходил на сеансы к Галине Васильевне.

– Даже так? – вздернул брови Исканцев. – Откуда, позвольте спросить?

– Из личных бумаг Аничковой. Она действительно никому ничего не рассказывала, но для себя-то записи делала. И мне необходимо с этими людьми подробно побеседовать.

– Зачем? Что они могут знать об убийстве? Или вы кого-то из них подозреваете? Глупости! – решительно оборвал сам себя Исканцев. – Зачем человеку убивать своего психолога?

– Ну что вы, зачем же так, – поспешил успокоить его Селуянов. – Мы никого из них ни в чем не подозреваем. Но обстоятельства сложились так, что все они были на сеансах у Аничковой накануне и в день ее смерти. И может быть, она говорила им что-нибудь, например, об угрозах, или о том, что ее шантажируют, или она чего-то боится, или какие-то странные события происходят в ее жизни. Нам важна каждая мелочь, вплоть до настроения, в котором находилась Аничкова перед убийством. Но если я буду вызывать этих людей в милицию или беседовать с ними в помещении фирмы, всем станет ясно, почему я интересуюсь именно ими, и будет нарушена та самая конфиденциальность, о которой вы так печетесь. И я, кажется, знаю, как мне поговорить с ними, чтобы не вызвать ни у кого лишних вопросов.

Селуянов врал вдохновенно и без запинки. Никто из сотрудников «Планеты» не был у Аничковой ни в день убийства, ни накануне. Всех, с кем она общалась в течение последних дней перед гибелью, уже по десять раз опросили сыщики и тщательно допросил следователь. Ни на угрозы, ни на шантаж, ни на странные события Галина Васильевна никому не жаловалась, была весела, жизнерадостна и приветлива, как всегда.

Но нужно было найти хитрый и незаметный способ подобраться к Любови Григорьевне Кабалкиной, которая договорилась с Аничковой о встрече, а потом зачем-то решила этот факт скрыть. Зачем? От кого? Ведь Аничкова все равно никому ничего не рассказала бы.

Кабалкина причастна к убийству кинезиолога. Но, судя по тому, что она не скрылась, а спокойно продолжает ходить на службу, она не очень-то опасается за свою судьбу. Сейчас ей впору и вовсе успокоиться, ведь две недели прошло с момента убийства, а ее и пальцем никто не тронул, ни одного вопроса не задали. Значит, обошлось. Значит, ее имя не всплыло и можно не дергаться. Она знает о репутации Аничковой, стало быть, уверена, что никто из сотрудников «Планеты» о том единственном визите ничего не знает. Сама же Кабалкина, естественно, никому ничего не говорила и теперь пребывает в полной уверенности, что уничтоженный листок из ежедневника окончательно решил все проблемы. Никто и никогда не сможет связать ее с кинезиологом.