Закон вечности
Шрифт:
– Странный какой-то вагон прицепили к нам в Мцхете, - вступил в разговор худой пассажир, тот, что хвалил Бачану за вежливость.
– На лестницах стояли военные. Я как раз спустился за водой, видел собственными глазами...
А поезд все мчался и мчался, проносясь мимо небольших станций и полустанков.
– Через полчаса Самтредиа! Остановка - три минуты!
– Проводник шел по вагону, стуча ключом по койкам.
– Слишком уж быстро летит сегодня ваш поезд, - обратился к нему худой пассажир, - может, придется доплачивать?
– Доедешь - спроси
– огрызнулся проводник.
– А он встретит меня?
– с напускной наивностью спросил худой.
– Если правительство не забыло предупредить его, встретит, конечно!
– Ну, на память нашего правительства я не жалуюсь... По сей день помнит, за кого я голосовал в девятьсот пятом на митинге во дворе Илорской церкви...
– Эй ты! Прикуси-ка язык да благодари бога, что я туг на ухо! прикрикнул на него проводник.
Худой прикусил язык. Поезд сбавил ход.
– Калбатоно, вы, кажется, сходите в Самтредиа?
– Молодой пассажир коснулся рукой задремавшей тети Оли.
Тетя вздрогнула и открыла глаза:
– Что?
– Самтредиа, говорю, скоро. Вы сходите?
– Да.
Тетя вскочила, бросилась к Бачане.
– Бачана, проснись, дорогой! Сходим!
Бачана присел на койке.
– Быстрей, дорогой!
Тетя возилась с сумкой.
Мальчик протянул руку к изголовью и обомлел.
– Тетя Оля, где мама?
– Ты о чем, Бачана?!
– У тети Оли задрожал голос.
Пассажиры изумленно поглядывали то на мальчика, то на побледневшую женщину.
– Тетя Оля, ночью мама взяла чемодан! Куда она ушла?
Оля поняла, что сейчас повторится история прошлой ночи. Она быстро спустила ребенка на пол, прижала его к груди и прикрыла ему рот рукой.
– Люди, помогите мне!
Поезд остановился.
Дежурный по станции Самтредиа трижды ударил в колокол. Когда стоявший на втором пути поезд медленно тронулся с места и скрылся, дежурный так и застыл на месте: перед ним на пустом перроне стояли два человека - женщина без пальто, с распущенными волосами и перекошенным лицом, и босоногий мальчик в длинной, до пят, белой сорочке. Держа друг друга за руки, они не двигались. Дежурный с минуту остолбенело глядел на них, потом машинально дернул за веревку колокола. В глубокой ночной тишине раздался заунывный колокольный звон.
Дзин-нау... Дзин-нау... Дзин-нау...
– Зосим, - обратился начальник станции к своему помощнику, - будь другом, уйми этого негодяя! Опять пьяным пожаловал на дежурство!
Женщина и ребенок все так же стояли на пустом перроне. А колокол все так же продолжал свою заунывную песню: дзин-нау... дзин-нау... дзин-нау...
3
Трехкоечная палата была пропитана смешанным запахом йодоформа, спирта, камфоры и сыростью свежевымытого пола. Чтобы не задохнуться, Бачана осторожным движением прикрыл нос одеялом, потом так же осторожно пощупал себе пульс. Сердце билось, как в детстве, когда, зажмурившись и прислонясь головой к стенке, Бачана начинал считать:
– Раз, два, три, четыре пять, шесть, семь, во-о-осемь, во-о-о-осемь
Бачана убрал руку с пульса и приложил ее к сердцу. Сердце молчало. Испугавшись, он тотчас же взялся за пульс. Пульс бился. Тогда он медленно высвободил нос из-под одеяла. Запахло остро.
– Окно...
– тихо произнес Бачана.
– Чего?
– отозвалась соседняя койка.
– Ого! Он жив?
– спросила другая койка.
– Тащут сюда покойников! Что здесь - палата или морг?
– сказала обиженно первая койка.
– Говорят, писатель, - ответила вторая.
– Писателю место на Мтацминде, а не здесь!
Бачана слышал диалог соседних коек, но главным для него сейчас был воздух - свежий, чистый воздух, и ничего больше.
– Окно!
– повторил он.
– Что-то ему здесь не нравится - то ли воздух, то ли окно, - сказала первая койка.
– Воздух, - сказал Бачана.
– Видите ли, уважаемый, нам запрещено вставать и даже двигаться, сообщила ему вторая койка, - так что придется вам до прихода сестры довольствоваться тем же воздухом, которым дышим я и уважаемый Булика.
Бачана понял, что Булика - это имя первой койки. Теперь следовало установить личность второй.
– Сколько времени?
– спросил он.
– По-моему, сейчас самое время батюшке осенить себя крестным знамением и воздать хвалу господу!
– ответила первая койка.
Бачана покосился на вторую койку и увидел черную с проседью бороду. "Поп, что ли?" - подумал он и повторил вопрос.
– Сколько времени?
– Десять часов, - ответила борода.
– А век вас не интересует?
– полюбопытствовал Булика.
Больные шутят или перед смертью, или после выздоровления. Бачана помнил, который теперь век, его сейчас интересовало другое - лицо этого выздоровевшего. Изголовье Булики было у ног Бачаны, и потому он мог видеть лишь блестящую его лысину.
Бачана невольно улыбнулся и, не желая обидеть соседа, спросил:
– Какой же сейчас век?
– Да-а, батюшка, видать, он едет из очень уж дальних краев, обратился Булика ко второй койке.
– Я так далеко не забирался.
– Так у тебя была всего лишь ишемия задней стенки, а у него не стенка, а развалины Баграти!*
_______________
* Б а г р а т и - храм Баграта (X - XI вв.), около города
Кутаиси.
– Ну, в таком случае сейчас для вас, уважаемый, первый век нового летосчисления!
– уточнил Булика.
Бачана не ответил. Он стал осматривать палату.
Дверь. Койка. Койка. Две тумбочки, на них банки с мацони*, пузырьки с лекарствами, прикрытые салфеткой фрукты. Белые стены. Большое окно. Общий стол с графином для воды и засохшими розами. Под первой койкой - белый ночной горшок, что под второй, Бачане не видно. Сам он оказался No 3. Лысину первого соседа он изучил достаточно. Профиль второго, бородатого, ему показался довольно симпатичным: высокий лоб, прямой нос, густая с проседью борода... Какое сегодня число? Какой месяц?