Залог мира. Далекий фронт
Шрифт:
Он работал целыми днями, а по вечерам обычно часок-другой проводил в обществе Дальгова. Они разговаривали, чаще спорили, иногда играли в шахматы. Старик очень любил эти вечерние встречи. К тому же Дальгов всегда знал самые свежие новости, с ним было не скучно.
В поисках интересных фактов Болер теперь часто наведывался на заводы, в учреждения, выезжал даже в окрестные деревни. Ежедневно он прочитывал все местные и берлинские газеты, жадно слушал радио и внимательно следил за тем, что творится в мире.
А на свете и в самом деле происходило много необычного. Это было время, когда уже достаточно отчётливо проявились истинные намерения Великобритании и Соединённых Штатов. Уже давно речь Черчилля в Фултоне стала программой для империалистических хищников. Всё очевиднее становилось, что англичане и американцы и не думают выполнять Потсдамское соглашение, хотя и кричат повсюду о его незыблемости. Берлин, вернее его западные секторы, стал центром, откуда направлялась подрывная работа в советской зоне оккупации.
Американцы прибрали к рукам арсенал Германии — Рурский бассейн, который должен был, согласно Потсдамской декларации, управляться всеми четырьмя державами. Демилитаризация в западных зонах, по существу, прекратилась вовсе: военные заводы не только не разрушались, но даже оснащались новым оборудованием.
Суд в Нюрнберге вынес приговор по делу фашистских главарей. Но не успели американцы разрезать на сувениры верёвки повешенных, как один из подсудимых, которому милостиво сохранили жизнь, уже в тюрьме приступил к составлению проекта сепаратной финансовой реформы для западных зон.
О самом важном для немецкого народа — о единстве Германии, разодранной просто по живому телу, там старались говорить как можно меньше. А между тем, экономика страны, разделённой на куски, в западных зонах разрушалась, безработица усиливалась с каждым днём…
Обо всём этом старый писатель знал хорошо, и всё же где-то в глубине души ещё не иссякла вера в демократизм западных держав, в их желание создать единую Германию…
Может быть, именно американцам и англичанам и хотел рассказать Болер о советской зоне оккупации? Может быть, книга писалась именно с таким адресом? Писатель и сам не мог бы ответить на подобный вопрос. Во всяком случае, он хотел рассказать правду — одну только правду. Для того и приглядывался он к новой жизни, для того и вырабатывал в себе полную объективность.
Незаметно для него самого работа вышла за пределы первоначального замысла. В книге зазвучал призыв к миру, к вдохновенному созидательному труду. Болер и раньше проклинал войну с её ужасами и кровью, но только теперь из-под его пера на бумагу неожиданно прорвались слова обличения по адресу людей, готовящих новую бойню.
Порой у него было такое ощущение, будто он стоит на огромной вышке и лишь наблюдает сверху страсти, бушующие вокруг. Иногда, конечно, поза постороннего зрителя становилась очень неудобной, и писателю самому хотелось принять участие в борьбе, однако он старался сдерживать такие порывы.
По воскресеньям старик принимался перечитывать написанное. Чего греха таить, книга ему нравилась.
— Что касается жизни в советской зоне, то я пишу и о плохом и о хорошем, но только правду, — любил повторять себе Болер. — Таков мой девиз.
Но именно этот девиз и заставил его через некоторое время задуматься над необходимостью внести серьёзные исправления в собственную рукопись. Честный Болер увидел, что многое из написанного прежде теперь придётся либо менять либо совсем выбрасывать. Например, в одной главе он рассказывал о том, что в богадельне перестали кормить людей. Старики и инвалиды вынуждены были нищенствовать. Всё это соответствовало истине. Но только до той поры, пока богадельней не занялся магистрат. Тогда сразу нашлись и средства и возможность помочь старикам.
Эта история, вернее первая часть её, была очень подробно и выразительно рассказана писателем. И вот пришлось всю главу выбросить. Оказывается, достаточно было нескольких слов Михаэлиса, чтобы всё стало на свои места. Значит, для Дорнау это не так уж типично? Да и вообще он понял, что, по мере того как комендатура, магистрат и общественные организации всё глубже вникали в жизнь города, негативная часть его книги неуклонно сужалась.
Болер не хотел ни приукрашивать, ни чернить окружающую его действительность. Но он не мог также допустить, чтобы Макс Дальгов или кто-либо другой, прочитав книгу, сказал: «Сейчас это уже не звучит, господин Болер. Когда-то такие случаи действительно бывали, а сейчас ничего подобного уже не увидишь».
Он стал замечать, что его книга приобретает не только антивоенный, но и утверждающий характер. Она становится книгой об успехах, достигнутых немецким самоуправлением совместно с советской оккупационной властью. Прежде всего об успехах… Выходило, что все перемены, происходящие вокруг него, идут на пользу немецкому народу.
Болер насторожился. Несколько дней он не работал, лишь ходил из угла в угол да время от времени проглядывал готовые куски. Что же, всё написанное — чистейшая правда, к тому же изложенная непредвзятым, честным свидетелем. Поэтому бояться нечего: пусть весь мир узнает, что видит писатель Болер в современной Германии.
Тем не менее старик лишился привычного покоя. Перелистывая страницы своей рукописи, он часто восстанавливал вычеркнутые факты, потом снова выбрасывал их. Картины разоблачительного свойства под его пером теряли свою убедительность, меркли, тускнели, отпадали сами собой. В такие минуты Болеру казалось, что его писательское видение становится односторонним.
Было, правда, нечто такое, что утверждало старика в сознании своей абсолютной объективности. Это глава о продовольственном снабжении. Всё ещё существовали карточки. Норму свою жители получали аккуратно, но до отмены карточек было далеко.
Тут писатель имел возможность подобрать красноречивые факты, которые никак не относились к числу достижений. Но не мог же он не отдавать себе отчёта в реальных трудностях снабжения, встающих перед органами самоуправления и советской оккупационной властью! Так что и здесь возникала сложность. Ведь в конце концов продовольственные затруднения будут преодолены. Значит, отпадёт и это, явным же останется стремление русских сделать жизнь нормальной, превратить Германию в мирную страну, перестроить её на демократический лад.