Залог мира. Далекий фронт
Шрифт:
Многое надо было обдумать старому Болеру, о многом приходилось спорить с Максом Дальговым.
Каждый вечер писатель нетерпеливо поджидал появления соседа. У Болера даже портилось настроение, когда Дальгов не приходил, а теперь случалось это довольно часто: Макс поздно возвращался домой.
Однажды вечером Дальгов пришёл к Болеру особенно возбуждённым. У него, вероятно, были какие-нибудь новости. Но, сохраняя свой обычный, скептически безразличный тон, Болер решил ничего не спрашивать, а дождаться, пока Макс расскажет сам.
Ждать пришлось недолго. Макс Дальгов и не собирался скрывать свои новости, тем более, что касались они непосредственно Болера.
— Как бы вы отнеслись к поездке в Советский Союз? — спросил он писателя, достававшего коробку с шахматами.
Шахматы выпали из рук Болера. Пришлось собирать и пересчитывать фигуры. За это время старик успел придти в себя.
— Зачем это в Советский Союз? Навсегда?
— Вы же сами не думаете того, что говорите, — рассмеялся Макс. — Я спрашиваю вас потому, что Союз советских писателей приглашает немецких демократических литераторов посетить Москву. Отделение культурбунда выдвинуло вашу кандидатуру. В Берлине её поддержали.
Болер удовлетворённо улыбнулся: значит, в Берлине о нём не забывают. Но вдруг он насупился.
— А кто вам сказал, что я демократический писатель?
— Неужели вы хотите отказаться от такого звания?
— Отказываться, конечно, не буду, но кто дал вам право меня так называть, какие у вас основания?
— Ваши книги, господин Болер.
— После войны я не написал ни одного слова.
— Я имею в виду ваше прежнее творчество.
— Разве что так. Ну ладно, не будем сейчас пререкаться.
— Значит, вы согласны?
— Этого я не говорю. Вы ведь, вероятно, потребуете, чтобы я потом написал книгу о Советском Союзе?
— Ничего мы от вас не потребуем. Мы просто хотим, чтобы вы посмотрели, как живут там люди. Если захочется, поделитесь своими впечатлениями, не захотите — будь по-вашему. Вас приглашают в гости, и ничего больше.
— Послушайте, господин Дальгов, — подошёл к нему старик. — Вы хотите меня перевоспитать? Так вот, я вам говорю заранее, что это напрасная попытка, даром потраченные деньги. Пошлите кого-нибудь другого.
— Кого-нибудь другого? — рассмеялся Макс. — Да ведь поедет целая группа писателей.
— Кто ещё?
Дальгов назвал фамилии. Каждую из них Болер повторял вслед за ним, как бы ставя этих людей в ряд с собою. Все они были писатели, известные в Германии своими левыми убеждениями. Следует ли ему соглашаться?
— И от меня не будут требовать книги?
— Нет, не будут.
Дальгов, прекрасно понимавший ход мыслей старика, принялся расставлять на доске фигуры, как бы подчёркивая этим, что деловая беседа закончена.
Болер тоже взялся за шахматы. Вдруг, уже посреди партии, которую старик, вопреки успешному дебюту, проигрывал, он спросил:
— А актёры тоже едут в Советский Союз?
— Нет, Эдит Гартман, к сожалению, не поедет, — раздумывая над ходом, ответил Дальгов. — Она готовит спектакль.
— Я спросил вас вовсе не об Эдит Гартман, — внезапно возмутился писатель. — На свете немало других актёров!
— Извините, — не отрываясь от доски и не придавая никакого значения тону Болера, ответил Макс. — Мне показалось, что вы спросили как раз о ней.
— И не думал! — сердито буркнул старик.
Макс промолчал. Болер разозлился окончательно. Больше всего его возмутила догадливость Дальгова. Ведь и вправду, спрашивая об артистах, он имел ввиду Эдит Гартман.
Болер хотел сказать что-то ещё, чтобы отплатить Дальгову, но так ничего и не придумал. Постепенно всё его внимание сосредоточилось на шахматах, и он всё-таки выиграл партию!
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
Любе Соколовой казалось, что всё в театре делается медленно, неторопливо, без должного огня. Порой это даже озадачивало её. Всем, чем могла, она помогала молодой труппе поставить новую пьесу, но, близко познакомившись с актёрами, Люба почувствовала, как неохотно откликается магистрат на их запросы.
Больше всего неприятностей причинял труппе руководитель отдела культурных учреждений магистрата Зигфрид Горн, человек, способный хоть кого вывести из терпения. На него даже пожаловаться нельзя было: он всё обещал, тут же отдавая нужные распоряжения, но ни одно обещание не исполнялось, ни одно распоряжение не ускоряло дела.
Приближался день премьеры. Спектакль был почти готов, а некогда повреждённые механизмы сцены так и не отремонтировали. Труппа всё ещё играла в помещении кино, совершенно не приспособленном для постановки новой пьесы. Зигфрид Горн кипятился, кого-то обличал, обещал ускорить ремонт, но всё оставалось попрежнему. Люба посоветовалась с мужем.
На следующий день Соколов пригласил Горна к себе в комендатуру и попросил объяснений. Может быть, комендатура сумеет помочь магистрату?
Зигфрид Горн потрогал свои чёрные усики и подробно всё изложил. Если поверить ему, театр вот-вот откроется, осталось сделать лишь пустяки. Никакой помощи не требуется.
Соколов внимательно слушал, а потом неожиданно спросил:
— Скажите, господин Горн, почему тогда, на первое чтение пьесы, пригласили людей, которые ничего общего с театром не имеют?
Горн побледнел. Он был убеждён, что об этом случае все давно забыли.
— Они и сейчас считаются известными театральными деятелями в нашем городе, — объяснил Горн, прекрасно понимая смехотворность своего ответа.
Но Соколов отнёсся к его словам серьёзно и больше ни о чём не спрашивал. Это окончательно озадачило Горна. Неужели капитан поверил? Если так, то, видимо, надо придерживаться старой тактики. А может быть, капитан только делает вид, что поверил, тогда надо немедленно изменить линию поведения.