Залог мира. Далекий фронт
Шрифт:
Пока собиралась публика, пока в фойе и в зале шли разговоры об Эдит Гартман и о её решении играть в советской пьесе, сама актриса сидела в своей уборной перед зеркалом и накладывала последние мазки грима.
Эдит Гартман перевоплотилась в советского комиссара. Чёрная блестящая кожанка плотно облегала её фигуру. Широкий пояс с жёлтой кобурой на нём стягивал талию. И хотя в кобуре ничего не было, Эдит чувствовала себя вооружённой и смелой. На гладко зачёсанные волосы она надела красную косынку. Эдит не знала, могла ли её героиня носить именно красную косынку — Люба тоже не ручалась за достоверность
Эдит ещё раз взглянула на себя в зеркало и повернулась к Любе Соколовой, ожидавшей, когда актриса кончит гримироваться.
— Ну, вот, кажется, всё готово, — сказала Эдит. — И, вы знаете, странное дело: сапоги, куртка, косынка — одежда для меня совсем уж необычная, а чувствую я себя в ней так, будто всю жизнь её носила.
Эдит ещё туже затянула пояс.
— Сейчас эту куртку можно сорвать с меня только вместе с кожей, — улыбнулась она.
— Прекрасное ощущение, — сказала Люба.
— Да, удивительно хорошее. Я очень волновалась всё это время, боялась до дрожи в коленях, а вот надела эту куртку и сразу успокоилась…
— Я вас прекрасно понимаю, — согласилась Люба. Она помолчала, а потом вскользь, словно не придавая значения собственным словам, добавила: — Послушайте, фрау Эдит, на всякий случай, знайте, я буду сидеть у самой сцены, в ложе коменданта.
— Спасибо, — просто ответила Эдит. — Я буду мысленно искать у вас поддержки.
— Ну, я думаю, в зале и без того у вас обнаружится много друзей, хотя и не исключена попытка сорвать спектакль. Но пусть это вас не смущает: в случае чего порядок будет мгновенно восстановлен. Старайтесь только передать зрителям образ вашей героини, и вы сразу почувствуете собственную силу.
В дверь постучали, и вошёл Дальгов.
— Добрый вечер, — поздоровался он с обеими женщинами. — Как я тебе сейчас завидую, Эдит! — сказал он, окидывая взглядом её костюм. — Завидую, и в то же время состояние у меня такое, как перед боем… В самом деле, первое представление советской пьесы в нашей зоне! Гости из Берлина. Корреспондентов множество… Вы знаете, не осталось ни одного билета. Аншлаг!
— Мне даже не верится, что я сегодня выйду на публику, — тихо произнесла Эдит. — Двенадцать, нет, почти тринадцать лет я не играла на настоящей сцене. Боже, как страшно, когда подумаешь!..
— Все опасения исчезнут, как только вы произнесёте первое же слово, — успокоила её Люба.
— Да, наверно… У меня большая просьба к вам, фрау капитан. Если можно, сразу после спектакля зайдите сюда, ко мне. Я буду вам очень признательна.
— Что-нибудь случилось?
— Да нет, ничего нового. Просто опять нашла на столе такую же бумажку.
Эдит показала записку с лаконичной угрозой.
— Старый приём, — пожала плечами Люба. — Скоро это прекратится раз и навсегда.
— Я в этом не уверена.
— Во всяком случае, я приду.
Макс Дальгов внимательно рассматривал бумажку.
— А мне уж и не пишут, — засмеялся он. — Надоело. Страшного здесь ничего нет. Ты не бойся, Эдит, мы тут, около тебя, — проговорил он, выходя из уборной.
В полутёмном коридоре Дальгов остановился и несколько минут
Сознавать это было и радостно и грустно. Грустно потому, что, наверно, никогда не решится он заговорить с Эдит о своём чувстве. А время ничего не изменило…
Дальгов прошёл в зал. На людях он чувствовал себя лучше.
— Макс очень нервничает, — сказала Эдит, глядя на дверь, закрывшуюся за Дальговым. — Даже не похоже на него.
Она думала о Максе, смутно догадываясь о его переживаниях, когда до неё донеслись слова собравшейся уходить Любы, и сразу эти мысли отошли куда-то в глубину сознания.
— Да, обычная невозмутимость вдруг оставила его. Но вряд ли вообще найдутся сегодня в зале равнодушные. — сказала Люба. — Ну, желаю вам самого большого успеха.
Она крепко пожала актрисе руку, ещё раз ободряющее посмотрела на неё и вышла.
Через несколько минут в дверь снова постучали, и в уборную, широко улыбаясь, вошёл Эрих Лешнер.
Эдит несказанно обрадовалась брату:
— Эрих, как хорошо, что ты здесь!
— Добрый вечер, Эдит. Я рад за тебя, — говорил Лешнер, пожимая ей обе руки. — Молодец, не испугалась всей этой швали. Теперь уже можешь ничего не бояться. Нам ведь тоже с одной стороны угрожали, зато с другой — здорово помогли. И хоть работы у нас невпроворот, а всё-таки вот приспособили грузовую машину из имущества штурмбанфюрера Зандера и приехали на спектакль. Интересно же посмотреть, как у них там всё это происходило, в Советском Союзе. Мы в Гротдорфе гордимся тобой, ведь ты наша!
— Спасибо, Эрих.
— Какая ты красивая в этом костюме… — восторгался Лешнер. — Послушай, Эдит, а ты не разучилась за эти годы играть? Нет, нет, я шучу, ты не бойся.
Он рассмеялся и присел на стул, усадив Эдит перед собой.
— Этого-то я больше всего и боюсь, Эрих, — призналась Эдит. — Мне хочется сыграть так, чтобы люди могли сказать: вот настоящий человек, который смело решает свою судьбу и судьбу своей страны.
— Именно так, Эдит, это ты хорошо сказала: «Решает судьбу своей страны!» С некоторых пор я понял, что судьба Германии зависит и от меня. Знаешь, я вступил в партию!
— Ты?
— Да, я. А ты не веришь?
— Нет, верю. В какую партию?
— Ну, конечно, не в ту, которой руководит господин Шумахер. Я вступил в Социалистическую единую партию Германии. Она за мир, за демократические реформы, против всяких зандеров и фуксов. Теперь понимаешь, почему я туда пошёл? И не я один, у нас в деревне многие… Подожди, и ты это поймёшь.
— Наверно, до этого не дойдёт.
— А я думаю, сама жизнь приведёт тебя туда… Это что, звонок? Ну, надо итти. Да, чуть не забыл сказать. Если тебе станет не по себе, взгляни на нас. Мы занимаем шестой, седьмой и восьмой ряды партера. Да, все твои земляки. Правда, и в других рядах у тебя немало друзей, но мы, как-никак, самые близкие. Мы тебя поддержим.