Заложница в академии

Левина Ксюша

— Тш… Просто послушай.

— Не смей петь, Брайт Масон! Этот твой гипноз на меня не действует!

— Уверен?

Она начинает петь.

Глава тринадцатая. Избавление

|ИЗБАВИТЬ, — влю, — вишь; сов., перех.

(несов. избавлять) обычно от кого-чего. Спасти от какой-л. опасности; освободить от чего-л. тягостного, мучительного. Избавить от страданий. Избавить от смерти.|

Её

глаза похожи на розовое золото с россыпью драгоценных камней. Это всё, о чём думает Рейв, пока она поёт. Он не слышит мелодии, не знает языка. Это не Пинорский, это не похоже на их нудные однообразные молитвы. Это не похоже на траминерские заклинания. Это песня, самая настоящая, и руки, которые его держат, передают песню через кожу в вены, она стремится к сердцу.

Рейв не может сказать, что это магия, что он под гипнозом или вроде того. Он всё осознаёт, но не хватает сил заткнуть сирене рот, потому что становится легче.

Боль отпускает, проходит озноб, к щекам приливает кровь, Рейв чувствует даже это.

Он закрывает глаза, но будто продолжает видеть розовое золото, отпечатавшееся у него на сетчатке.

Руки с тонкими прохладными пальцами, касаются его слишком невесомо, хочется, чтобы сжали крепче. Хочется вобрать в себя ещё больше успокаивающей, трепетной магии, которая делает так хорошо. Без чёртового зелья, которое травит не хуже болезни. Просто какими-то строчками, песенками, словами.

— Как ты это делаешь? — ему хочется спать. Он концентрируется на прохладных пальцах, которые его держат, цепляется за них, чтобы на сползти на пол.

— Тш… — опять шепчет Иная, касаясь теперь его волос.

Становится ещё легче.

Совсем легко.

Рейв будто в невесомости и это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Она точно знает, что и где болит, и её песня исцеляет.

— Как?

— Не знаю, — отвечает она. — Я никого раньше не лечила…

— Откуда ты узнала, что сможешь?

— Мы с тобой тогда на берегу, — начинает она, а Рейв легонько качает головой.

Он всё понял.

Тогда на берегу всё и правда было слишком странно. Их будто уже что-то связывало.

— Мне тогда показалось, что у тебя тоже есть какая-то… магия, — выдыхает она. — Ты тоже действовал на меня.

— Не понимаю, о чём ты, — хрипит он.

Понимает. Но лучше эту тему не поднимать.

— Что с тобой?

— Угадай.

— Это та опухоль, которую лечит отец?

— Что-то вроде того.

— Ты постоянно пьёшь зелье?

— По большей части да. Зелье или таблетки — одна дрянь. Что? Неприятно в моей шкуре? — смеётся он.

Брайт Масон тёплая, и Рейв концентрируется на этой мысли. Он не хочет открывать глаза и определять, насколько она близко, не хочет портить всё и опять рычать на неё. Сейчас всё более менее нормально. Более менее стабильно. Стабильно тяжело.

Он очень не хочет осознать, что из видения в окне напротив, девчонка

превращается в реальное существо. Оно дышит, говорит, касается. Оно настолько близко, что начинает вводить в искушение, как материализовавшийся сон. Это опасно и чревато неприятными последствиями и тут совершенно по-детски можно затыкать уши и глаза, вопить “Если я не вижу, значит этого нет!”.

Пока план такой.

— Я не делала ничего специально, если ты об этом, — у неё очень хриплый голос.

Неестественно глубокий, сухой.

Рейв никогда не слышал таких, это необъяснимо приятно.

Он вспоминает первый раз, когда услышал от неё человеческую речь, это было на крыльце академии первого сентября. Тогда Брайт сказала: “Пошёл к чёрту”. Она обращалась к Энграму Хардину, и тот совсем не расстроился от такого милого приёма, напротив, тут же заявил, что эта “цыпочка” окажется в его комнате уже к концу недели.

Тогда Рейву показалось, что он ослышался, что это был просто шелест листвы или шум ветра, что-то такое, природное, естественное.

Но чем чаще он сталкивался с Брайт Масон, тем яснее понимал, что её голос и есть шум ветра и шорох листвы. Он не лгал ни одной нотой и был сухим, как бархат и глубоким, как небо.

Он всё чаще пытался вспомнить то, как она вопила проклятия в холле его дома, но не понимал, почему ничего не выходит.

— Да-да, конечно. Ну, надеюсь, ты уже пожалела, что ввязалась в это… — смеётся он.

Она стекленеет, и её рука, которая лежит на голове Рейва, с силой сжимает его волосы.

Он распахивает глаза.

— Это как-то по-детски, тебе не кажется? — он смотрит прямо на неё, знает, что это как-то неправильно влияет на Масон, она тут же теряется.

Рейву отчасти нравится эта его мнимая власть, как будто он впервые чем-то действительно обладает, но сама мысль неприятна. Нельзя думать об Иной Сирене, как о предмете для обладания. Она — ошибка. Досадная, глупая и очень грубая ошибка.

— Отпусти, — выдыхает он. — И проваливай, если полегчало.

— Полегчало, — кивает она.

Её нижняя губа подрагивает, а верхняя приподнимается, обнажая ровный ряд белых зубов. Рейв изучает лицо Масон вблизи. Оно какое-то неестественно крошечное по сравнению с просто огромными глазами. Губы маленькие, верхняя губа пухлее нижней, как бывает у детей. Волосы растрёпанные, и их слишком много для такого миниатюрного тела.

Она острая, угловатая, болезненно-худая.

Когда Масон отстраняется, уходит и её тепло, отпускает магия, но не возвращается боль. Зато кожа головы до сих пор болит от её захвата.

Девчонка нашаривает свою чёрную тонкую шапочку и натягивает на голову. Теперь нелепая бини торчит вверх гребешком, а из-под неё не менее нелепые кудри.

Масон нацепила вместо классической водолазки с высоким горлом, футболку с длинным рукавом. Её юбка всё такая же короткая. Из-под “Фоксов” сегодня торчат шерстяные бордовые носки.