Заложница
Шрифт:
Девчонка сжимает в руках разорванную, изгвазданную в крови ткань изящного платья.
— Я могу дать тебе денег.
— Мне не нужны твои деньги, — отвечаю я.
— Должно же быть хоть что-то.
— Нет ничего, что ты могла бы мне предложить.
Опять тишина. Затем до меня доносится тихий шёпот:
— Это мой день рождения…
Я совершаю ошибку, опять взглянув на девчонку. Эта чистая, невинная девушка попала прямо в центр моего ада и теперь заперта и привязана, находясь под полным контролем
С большим трудом переключаю своё внимание на шоссе, освещённое огнями.
— Так Мэдсон был другом твоей семьи или как?
— Кто такой Мэдсон? — спрашивает она.
— Мужик, чью жизнь ты пыталась спасти. — Ее аппетитные пухлые губки складываются буквой «О». — Он заслуживал смерти, — добавляю я.
— Я не знаю его. Я думаю, что встречала его раньше… Он выглядел знакомо… может, мои родители знали его.
— Он же был на твоей грёбаной вечеринке?!
— Триста человек были на моей вечеринке.
— Что? Ты пригласила своих родителей и их друзей на свой праздник? Я думал, подростки должны бунтовать в твоём возрасте.
Теперь я чувствую, как она смотрит на меня.
— Это было празднование шестнадцатилетия. Фактически, вечер был не совсем для меня. Это… общественное мероприятие. Мэдсон, наверное, работал с моим отцом или состоял в совете города.
— Что за херня, — возмущаюсь я. — Может, в следующий раз ты должна пригласить пару друзей и напиться где-нибудь на берегу реки, а не ошиваться с такими подонками, как Мэдсон.
Опять тишина.
— В следующий раз?
— Что?
— Будет ли у меня еще один раз? — ее голос тихий, я еле могу разобрать, что она говорит. — Наступит ли мой следующий день рождения?
Я не хочу говорить с ней об этом.
— Увидим, — отвечаю ей.
— Что это значит?
— Это значит, что мы увидим.
Это значит, что всегда есть вероятность того, что в наш фургон ударит молния или врежется автобус, и я сдохну, а девчонка выживет. Иначе, у неё нет ни единого шанса. Но я не говорю ей этого. Не хочу, чтобы она сходила с ума, пока мы будем добираться туда, где всё для неё закончится. Я думаю о том, чтобы утопить ее в Большой реке Муз-Хорн. Отличный вариант. И быстро. И чисто.
Девчонка судорожно вздыхает.
Ее платье выглядит так, будто оно из другой эпохи. Я не разбираюсь в этом дерьме, поэтому не могу сформулировать более точно. Что я знаю об этом ангеле, так это то, что прямо сейчас на открытой коже ее груди засохшие слезы. Представляю себе, как слизываю эти маленькие пятнышки.
Я не сделаю этого, конечно. Я убью ее, но не хочу ломать таким образом. Я опять смотрю на неё. Она выглядит бледной, почти зелёной.
— Тебе снова плохо? — Она мотает головой. — Ты уверена?
— Не беспокойся.
— Да ладно. Ты выглядишь
— Ты можешь не волноваться, что меня опять стошнит, потому что я съела за день две клубники, — усмехается она, — и они уже вышли.
— Что за чёрт? Две клубники?
Она качает головой, как будто ей трудно объяснить мне.
— Тебе нужно что-нибудь съесть. Вот, в чём твоя проблема.
Она кидает на меня недоверчивый взгляд.
— В этом моя проблема? Серьёзно?
— Это дерьмово — быть голодным, — это всё, что я говорю.
— Это так, — отвечает она.
— Ты должна поесть.
— У тебя что, есть картофель фри? — она начинает смеяться. Смахивает на истерику.
В моей голове гудит. Я смотрю на девчонку как на идиотку, потому что она так красива, когда смеётся. Своим заразительным смехом, офигенной улыбкой — она берёт меня за горло. Какого черта? Вижу съезд к реке. Но проезжаю мимо.
Ее смех перерастает в тихие всхлипы и рыдания. Она прислоняется головой к окну с пассажирской стороны. Безнадёжность.
— Я собираюсь тебя накормить, поняла? — говорю ей. — На следующем съезде есть закусочная «У Бенни». Хорошо?
— Хорошо, — шепчет она словно в трансе.
Я собираюсь накормить жертву, прежде чем убить. Это самая бредовая вещь, которую я совершал за целую вечность.
Стараюсь выкинуть эти мысли из головы, пока плетусь за грузовиком перед нами.
— Мне не нужно говорить тебе вести себя хорошо, когда мы будем находиться в закусочной, не так ли? Нужно ли мне напоминать, сколько людей умрёт, если ты не будешь вести себя должным образом?
Она просто смотрит на меня глазами раненого животного, пронзительным взглядом чуть воспалённых светло-карих глаз. В них блестят слезы.
Не имеет значения, насколько огромны её чёртовы карие глаза.
— Скажи мне, что ты поняла, — приказываю я.
— Я поняла.
Я смотрю на освещённое меню. Думаете, я никогда раньше не заказывал гребаный гамбургер? Было время, когда я этого не делал. Я вырос не в окружении «Хэппи Мил». В первый раз, когда я ел в похожей забегаловке, мне было пятнадцать лет. Сразу после нашего побега. После шести лет заточения в подвале.
Я помню, как странно это было. Как монотонно и механически говорил человек, принимающий заказы. Словно робот, вынуждая меня срываться.
Тогда у меня было такое чувство, словно я не принадлежу этому миру. Как будто все повернулись ко мне спиной, и для меня нет места. И этот жёсткий грёбаный голос, требующий моего ответа, напоминал мне тот, другой, обладатель которого сжимал руку вокруг моего горла, тот, который оставлял синяки на моем теле. В то время как другие мальчики притворялись, что ничего не видят. Потому что ничем не могли помочь.