Заложница
Шрифт:
Сейчас папа на своей еженедельной игре в теннис с дядей Биллом, так что у меня в запасе есть время.
Папа ненавидит бумажную работу, поэтому был несказанно рад перевести всю документацию на электронные ресурсы. Но как бы он не любил возиться с бумажками, все его ранние сделки хранятся в коробках в шкафу. Займёт немало времени найти документы двадцатилетней давности. Везде все написано неразборчивым почерком, который я знаю слишком хорошо. Папа всегда подписывал мне поздравительные открытки, и именно так я догадалась, что Санта Клауса не существует: на подарке был папин почерк
— Где же ты, — шепчу я в отчаянии.
Между белыми бумагами то тут, то там проскальзывают розовые и жёлтые листы копий, чернила на которых почти полностью выцвели.
Я перебираю бумаги, страшась увидеть название улицы, на которую меня привозил Стоун.
Мои руки движутся быстрее, перебирая тонкую, как крылья бабочки, бумагу. Пыль, скопившаяся на протяжении многих лет, щекочет мне нос и затуманивает взгляд. Когда тёмное пятно расплывается на очередной розовой бумажке, я осознаю, что не только пыль размывает моё зрение. Я плачу. Как я здесь оказалась? Как докатилась до того, что отслеживаю собственного отца и сомневаюсь в нем?
И тогда я натыкаюсь взглядом на название улицы, без сомнения написанное папиным почерком.
Из-за шкафа раздаётся мягкий шелестящий звук, слишком громкий для моей разрушающейся жизни. Папы не должно быть дома еще час, мама в парикмахерской, а у нашей горничной выходной. Я воспользовалась возможностью проскочить сюда, потому что мне редко выпадал шанс остаться одной дома.
Я стискиваю бумагу в кулаке, засовывая ее в карман джинсов.
Всего на долю секунды я допускаю безумную мысль о том, что это пришёл Стоун, который каким-то образом узнал о находке, и теперь здесь, чтобы узнать правду и получить доказательства. Бумага прожигает мне карман, обжигая кожу бедра.
Затем в дверном проёме появляется силуэт отца. На его обветренном лице застывает обеспокоенное выражение.
— Брук? Милая, что случилось?
Его знакомый голос заставляет меня сломаться. Я вскакиваю на ноги и бегу к нему, со всей силы врезаясь в его твёрдую грудь. Я чувствую тепло и силу сквозь тренировочную ткань футболки, чувствую твёрдость мышц, что лишний раз напоминает мне о нем. Напоминает о безопасности, которую я чувствовала рядом с ним до сегодняшнего дня.
— О, папочка.
— Что ты здесь делаешь?
Он не кажется злым или обеспокоенным, хотя крышка ящика с файлами по-прежнему приоткрыта.
Возможно ли, что он просто забыл все из-за того, сколько времени прошло? Или же он провернул столько таких сделок, что даже не вспомнит их все? Часть меня хочет сейчас же вытащить лист бумаги и потребовать ответов. Потребовать объяснений, почему он двадцать лет назад владел тремя домами в заброшенной части города, расположенных по соседству.
Другая же часть меня говорит быть осторожной. Прямо сейчас мне необходимо разобраться, кому я могу доверять, но мне кажется, что такого человека попросту нет. Я никому не могу довериться. Если же отец один из тех ублюдков, похищающих детей, то он не должен знать, что мне все известно. Если он узнает, причинит ли мне боль? Я не хочу в это верить, но я также не верю в то, что папа мог причинить боль мальчикам.
— Прости, —
— Билл вывернул лодыжку, поэтому мы просто выпили по стаканчику в загородном клубе. — До боли знакомые глаза светятся беспокойством. — Может быть, мне стоит выслушать детектива Ривера. Он думает, что тебе лучше записаться на приём к психиатру, чтобы получить помощь. Твоя мама считает, — он устало вздыхает, — считает, что ты не нуждаешься в этом.
— Не надо, — говорю я быстро. Мы оба знаем причину, по которой она не хочет видеть меня у психиатра. Поползут слухи, и люди станут болтать лишнее.
Папа смотрит необычайно серьёзным взглядом:
— Я всегда думал, Брук, что нет такой вещи, о которой ты не смогла бы рассказать мне. Не думал, что ты будешь бояться сказать правду. Ты же знаешь, что бы это ни было, я никогда не буду сердиться на тебя, дорогая. Что бы ни случилось, это не твоя вина.
Он говорит о сексе и насилии. Но все, о чем я хочу рассказать ему, так это:
«Я влюбилась в этого мужчину, папочка. Это неправильно, но я ничего не могу поделать с собой. И он попытается убить тебя, как только узнает правду».
— Ничего не было, — вместо желаемого отвечаю я.
Ложь повисает между нами, пульсируя жизненной силой.
Через некоторое время папа кивает и отступает в сторону. Я пулей выбегаю из кабинета, словно от этого зависит моя жизнь. На самом деле, может, и зависит. В спальне под лампой я разглаживаю бумагу и подтверждаю свои самые худшие страхи. Сомнения грызли меня изнутри, но уверенность ощущается намного хуже. Она рвёт меня на части.
Двадцать пятая глава
Брук
Мистер Рейес стоит перед классом и рассказывает про культуру ацтеков. Он показывает нам пиктограммы — маленькие изображения в виде символов, которые несут в себе определённый смысл. Именно их ацтеки использовали для общения вместо обычных писем со словами.
Кто-то в классе выкрикивает, что письмо ацтеков напоминает эмоджи. Рейес просит, чтобы мы подробнее обсудили это. По его тону можно понять, что он не согласен с нашими ассоциациями, но мне слишком трудно сфокусироваться на том, что происходит в классе. Прошло всего двенадцать часов с того момента, как мой мир рухнул.
Даже сейчас я не верю в то, что папа когда-либо посещал тот подвал, что он не был частью этого ужасающего бизнеса. Может, он был просто чьим-то подрядчиком, не зная, что происходит на самом деле? Бумажка с номерами и буквами еще не рассказывает всю историю. Но если он знал правду, но не прикасался к мальчикам? Я согласна со Стоуном в том, что тот, кто поворачивался спиной и закрывал глаза на то, что происходило внизу, виновен ровно так же.
Неожиданно мой телефон начинает вибрировать. Сообщение. Незаметно я достаю его и прячу под учебник на столе.