Заложник
Шрифт:
— Например?
— Что я хочу тебя опять, будто в первый раз. Что я уже заявила Игорю: вы все щенята перед ним. Перед тобой.
— Скажи пожалуйста… Обиделся?
— На что? Я ж ему нужна. Потом прогонит. Или продаст кому-нибудь. Подарит, на худой конец. Вот бы подарил тебе!.. Возьми меня к себе, а? Я ничего плохого не сделаю ни тебе, ни Ирине Генриховне. Еще сами спасибо скажете…
— Ты же человек, а не чья-то вещь!
— Вот ты это понимаешь. Еще один аргумент в твою пользу.
— А разве он не понимает? Мне казалось…
— Мне тоже иногда кажется. Но чем дальше, тем все реже. Ладно, оставим эту грустную тему.
— И вернемся к еще более грустной…
22
Александр Александрович, заслуженный летчик-испытатель, Герой Советского Союза и прочая, и прочая, выглядел на удивление бодро.
Турецкий, войдя в его квартиру, сразу и не узнал хозяина, лицо которого видел только на фотографиях в книгах прежних лет, посвященных отечественной авиации. Крепкое такое лицо, с квадратным подбородком и заметным следом от ожога на щеке. Но с тех пор, когда Александр держал эти самые книги в руках, наверное, прошло не меньше трех десятков лет, а дверь ему открыл невысокий, но плотный старик, который по-прежнему выглядел, как говорится, дай боже, ну, лет этак на шестьдесят. Хотя по всем параметрам выходило уже хорошо за восемьдесят. И лицо его было сухим, будто выбеленным временем и немного напоминавшим гипсовую маску.
— Мне звонили, молодой человек, — сказал хозяин, указывая рукой, куда следует пройти, — что со мной желает встретиться следователь. Неужели я вам до сих пор не надоел?.. Обувь можете не снимать. Прошу.
Они прошли в кабинет, более подходящий работнику творческого труда. Хозяин опустился в кресло, гостю предложил стул напротив, сбоку от письменного стола, заваленного рукописными и печатными страницами, газетными вырезками, с компьютером в углу и принтером на табуретке рядом. Кивнул на рукописи:
— Вот, то одни просят рассказать, то другие вспомнить… Электронику завел, а все тянет по старинке, ручкой, чтоб буковки из-под пера появлялись… Так как вас прикажете звать-величать?
Турецкий положил на стол свое удостоверение. Старик раскрыл, прочитал, покачал с уважением головой и отодвинул к гостю.
— Приятно познакомиться, Сан Борисыч, — улыбнулся он. — Ну а я — Сан Саныч, как меня привыкли звать уже более полувека. Так чему обязан? Или нет, постойте, вы не по поводу Алеши? — Лицо его вдруг сделалось строгим.
— Угадали. Мне необходима ваша консультация.
— Слушаю вас внимательно.
Он откинулся на спинку кресла и даже слегка прикрыл глаза.
Главное, чтоб дед нечаянно не заснул, с юмором подумал Турецкий. Вот это был бы номер!
Но старик тут же приоткрыл один глаз, лукаво взглянул на гостя и прочитал стишок:
Если б я имел коня, Это был бы номер. Если б конь имел меня, Я б, наверно, помер….— Это я нынче у курсантов услыхал. В Ульяновске. Шутят ребятки…
— Вы умеете читать мысли на расстоянии? — усмехнулся Турецкий.
— Нет, что вы, просто у меня всегда был хороший слух, — хитро улыбнулся Сан Саныч. — Так что вас интересует? Или приготовились судить парня, а тут письмо каких-то старых пердунов?
— Извините за некоторый цинизм, а судить-то кого? Первый погиб, второй — в больнице, но он выполнял приказ первого. Президент готов пойти вам навстречу, но тут начинают действовать некие подспудные силы. Вот и напарник погибшего Мазаева, Петр Степанович Щетинкин, почему-то слабо верит в действенность вашего коллективного письма Президенту. Все равно, говорит, найдутся засранцы — извините, это не мое выражение, а его, — и назовут причиной аварии «человеческий фактор». Он и покрепче выразился, между нами говоря.
— А нечего извиняться, он прав! Значит, полную правду вам? Только ведь и я не Господь Бог, откуда мне-то все знать?
— В данном случае мне нужны убедительные аргументы, чтобы снять возможные обвинения. А вот чьи? Это, полагаю, вам известно. Вы всю жизнь в авиации. И с ними наверняка близко знакомы. Я имею в виду тех, для кого честь собственного мундира дороже человеческой жизни. Хотя по идее защищать эту честь должен бы каждый. Видимо, не все имеют в виду одно и то же.
Сан Саныч выпрямился, даже, показалось, приободрился, нацепил простенькие очки и стал с интересом рассматривать лицо Турецкого. Александр Борисович даже слегка смутился.
— Нечего смущаться, слушайте, — бросил Сан Саныч и, сняв, отложил очки в сторону. — Вы знаете, как случилось, что Алексей, я говорю о Мазаеве, в одночасье стал седым?
Турецкий отрицательно покачал головой.
— Вам будет интересно…
Вообще-то, Александр Борисович что-то где-то слышал, но просто не придал значения. Тем более что случай тот был известен, о нем в разных газетах писали, даже, кажется, по телевидению что-то показывали. В передачах об экстриме, или о катастрофах, или еще о чем-то. Но когда Сан Саныч начал рассказывать, Турецкий сразу вспомнил. Но слушал, не перебивая, потому что одно дело, когда ты, скажем, читаешь репортаж, наполненный непосредственными впечатлениями пусть даже грамотного журналиста, и совсем другое, когда о том же самом тебе рассказывает специалист, сам не раз переживавший в жизни подобные ситуации…
Ну да, это был тот самый случай, когда два новейших истребителя, задев друг друга во время показательных выступлений, вспыхнули и стали разваливаться в воздухе, а Мазаев «выскочил из-под крышки гроба». Так писала пресса во всем мире, восхищенная подвигом летчика.
Еще с детства, со знаменитого фильма «Небесный тихоход», знал Турецкий, что летчики умеют «разговаривать» руками, что они могут изображать такие сложные воздушные фигуры, «закладывать» такие виражи, какие и словами-то невозможно описать. Вот все это и продемонстрировал, причем с полным блеском, Сан Саныч, показывая, что произошло над аэродромом, где сидели, наблюдая за демонстрацией высшего пилотажа, тысячи людей. Да, никто тогда не пострадал, ибо произошло чудо: самолеты столкнулись в стороне от зрителей. А случись это над головами людей, как недавно во Львове, когда рухнувшая «сушка» в буквальном смысле смела около восьми десятков человек? А сколько было других подобных случаев?
В тот раз, воспользовавшись единственным шансом из тысячи, Алексей сумел покинуть самолет, правда, наутро проснулся седым. Без преувеличения.
— Вы же понимаете теперь, что профессионал такого уровня, как Мазаев, ошибки совершить не мог. У нас ведь как считается? — Сан Саныч снова нацепил очки, пошарил среди бумаг на столе, нашел исписанный крупным почерком листок. Вот я тут пишу… «Решение покинуть самолет принимается летчиком лишь тогда, когда он сам видит, что все попытки спасти машину, дотянуть до посадочной полосы исчерпаны. То есть он борется за самолет до конца. Даже если „земля“ приказывает оставить машину, он все равно медлит, надеясь посадить ее, сохранить. Ведь только в этом случае специалисты смогут точно установить причину аварии. А еще все мы, как это ни покажется странным, боимся, что найдутся чиновники, которые обвинят нас в непрофессионализме и, не приведи Господь, в трусости…» Это я для одной газеты готовлю… Интересуются. Да, скажу я вам, Сан Борисыч, иному легче погибнуть, чем обрести нехорошую славу.