Заложники любви
Шрифт:
— А простыни как отделали? — сердилась Ксенья.
— Ну, не серчай! Они обутыми легли на них. Прямо по-американски. Правда, получили за это по-нашенски, прямо по харям. Конечно, отслюнили за хулиганство. Ты вот возьми, все, что мы с них взяли!—отдали Ксюшке деньги и, забрав чистые простыни, поспешили уйти в свою комнату.
Ксенья хотела попить чаю с куличом, но не тут-то было. За нею пришли повара и утащили в столовую упирающуюся, отнекивающуюся. Две грудастые бабы волокли Ксюшку, как козявку, и приговаривали:
— Ты ж посиди, побудь с
Пасху отмечали в каждой комнате. Даже в урне возле Поликарпыча, разноцветная яичная скорлупа горушкой лежит. Сам вахтер сегодня чай с куличами пьет. Их ему повара принесли без счету. Ешь, сколько пузо вместит. Потому человек домой не спешит. Нынче смена особая, праздничная. Надо в общежитии порядок удержать, чтоб нигде ни драк, ни ссор не случилось. Вот и вслушивается вахтер, все ли тихо в большом и беспокойном доме.
Лукич недавно домой поехал. К нему дети с внуками обещали нагрянуть. Давно уже не виделись. Младший внук по телефону отчебучил, такое сказанул, что Лукич вспотел. А мальчишка пообещал:
— Дед! Ты говоришь, что я всамделишный мужик? Значит, скоро завалимся к тебе с отцом. Пора мне «телку» себе выбрать!
— Зачем так рано? — растерялся Егор.
— Должен же кто-то одевать меня и забирать домой вовремя из детсада, а не последним. А то мамка всегда опаздывает.
— А сам разве не можешь одеться?
— Могу! Но когда девки колесят вокруг, это клево!
Мальчишки растут. Из подростков в парней превращаются. Так, смотришь, мужиками становятся незаметно.
Поликарпыч выглядывает во внутренний двор. Там тихо. На скамейке сидят двое. С самого обеда говорят о чем-то. Когда встретились на разных концах скамьи сидели. Друг на друга не смотрели, как два скворца скрипели и каждый в свою сторону. Все обижались, злились друг на друга. А все ж не разбегались.
Увидел их Лукич перед отъездом домой и тихо отошел, чтоб не мешать. Так и Поликарпычу сказал:
— Пусть сами разберутся, не лезь, не мешай...
А вахтеру зачем чужие заботы? Дай Бог со своими справиться. И все же любопытство одолевает:
— Ну, как там Катя с Женькой, помирятся или нет? Ведь вот уже документы на роспись подали. Заявление почти месяц в ЗАГСе, а эти двое вздумали забрать его и порвать. Никакой росписи, никакой семьи!
— Ничего не хочу! И тебя не надо! — заявила Катька на всю общагу. И убежав к себе в комнату, целую неделю не пускала Женьку. А и впустила не для доброго, обозвала так, что парняга на ногах еле устоял. Ладно бы кто из чужих. А тут своя, невеста, почти жена, почти родная, будто мордой в унитаз натыкала при всех.
Хотя, если говорить по совести, конечно, было за что. Назначил Женька свидание Кате, а сам зашел к друзьям на первый этаж. Сказал невесте, что на десяток минут. Та отпустила. А у ребят сабантуй, веселуха в разгаре. Девки с панели влезли через окна.
Катька ждала Женьку с полчаса и не выдержала, вошла в комнату. Тот уже бухой, путану тискает, юбку ей на уши задрал, в стрингах малость заблудился:
— Что у тебя тут за чертовщина? Никак не развяжу твою авоську! Помоги, черт тебя возьми!
Отрезвила его хлесткая Катькина пощечина. Женька отлетел к койке. Упал. Услышал, как визжат бабы. Его невеста вцепилась в путану, свалила на пол, топтала, вдавливала в пол каблуками с криком:
— Урою суку живьем!
Путана просила о помощи. Но все вокруг были настолько бухими, что так и не поняли, кому и в чем надо помочь...
Увидев, как дерутся из-за него девки, Женька закричал испугано:
— Девчонки! Хватит махаться! Меня на всех хватит!
Катька, услышав это многообещающее, бросилась
на Женьку с ногтями. Она исцарапала ему все лицо, порвала на нем рубашку. И если бы ни ребята, опомнившиеся вовремя, самого разнесла бы в клочья.
Девка била жениха остервенело и не щадила парня. Он не успевал защищаться, оттолкнуть. Катька не только царапала, она кусала, щипала, плевалась, материла, выдергивала пучками волосы из головы. Ее втроем еле оторвали от Женьки и вытолкали в коридор, как бешеную собаку. Она еще рвалась обратно в комнату, но дверь уже была закрыта. Женька долго не мог показаться на улице. Он выглядел так, будто вернулся с войны и вышел из сражения с целой армией.
Он отлеживался в своей однокомнатной квартире, куда через несколько дней собирался привести Катьку.
Здесь все было готово к ее приходу. Зал и кухня, даже прихожая, обставлены мебелью не без участия девки. На окнах модные, дорогие гардины, на полу ковровое покрытие, люстру сама девка выбирала.
Женька, охая и матерясь, смотрит на себя в зеркало, злится, кладет лекарственные примочки. И радуется, что не выбила девка глаза, не откусила нос и уши.
Как он был рад приходу соседки-старушки. Та пришла попросить в долг деньжат до пенсии. Увидев, что с Женькой случилось, вернулась к себе, вскоре все лицо соседа намазала мазью чистотела и не велела смывать до самого утра. Терять уже было нечего.
Женька позвонил на работу, сказался больным, ему поверили и человек лег в постель, втайне надеясь, что Катька обязательно навестит его, если ни в обед, то вечером. Ведь должна же понимать, что ему даже за хлебом не выйти в таком виде, а есть хочется... Но девка даже не звонила. Она будто забыла о Женьке. И парню стало обидно.
— Ну, хоть сдохни! Даже не спросит, как я тут канаю? Вот стерва! И это будущая жена? Да на хрена нужна, если не став женой, хуже любой зверюги уделала, опозорила перед корешами. С нею, сдвинутой, ни в одной компании появляться нельзя. Ведь еще ничего не произошло, а она такой шухер подняла! Зачем нужна дурковатая? И к чему мне торопиться с женитьбой! Да я еще лет десять могу гулять. Баб в городе полно! Чего спешить? Или сам себе надоел, чтоб какая-то дура вот так уделывала за мелкую шалость? Да гори она синим огнем! — уговаривает себя Женька.