Заложники
Шрифт:
Сделав шаг к матери, Клявис нагнулся и поцеловал ее. Она тяжело поднялась на отекшие ноги и уцепилась за руку сына, будто опасаясь, как бы он снова не исчез. В это время Ясутене заметила какого-то человека — он стоял, прислонившись к толстому стволу сосны, — и смутилась.
— Ты не один? — коротко бросила она.
Клявис повернул голову в ту сторону и успокоил мать:
— Это мой товарищ. Домой я не пойду. Принеси нам чего-нибудь поесть.
Первое оцепенение прошло, Ясутене оживилась и, отшвырнув тяпку, вытерла о передник испачканные руки.
— Я живо сбегаю, сынок. Подождите.
И она помчалась домой. Полы ее короткого жакетика взметались на ветру, как два утиных крылышка. Очутившись
Клявис и незнакомец стояли у той же сосны. Мать бегло оглядела приятеля сына. Конопатый, с выгоревшими, почти бесцветными бровями и мясистыми губами… Он приветливо улыбнулся ей. Видно, добрый, открытый человек, только зачем ему это черное ружье за спиной? Совсем такое, как у солдат. А у сына при себе никакого оружия не было. Уж не от матери ли он его прячет? Ясутене внимательно изучала Клявиса и даже в траве глазами пошарила.
Клявис поблагодарил мать, поспешно распрощался и углубился с другом в чащу.
Ясутене же вернулась к прерванной работе, но долго еще не могла взять в руки тяпку… Сердце ее было переполнено любовью к единственному сыну и в то же время в нем поселились тревога за него, недобрые предчувствия. Копая картошку, Ясутене невольно поднимала голову и задерживала взгляд на том месте, где она в последний раз видела сына. На следующий день с ней повторилась та же история. Лес притягивал ее, как бездонная пучина, в которой она тщетно пыталась разглядеть свою судьбу и надежду.
Осень третьего года была тревожной. Небо по ночам ощетинивалось тяжелыми самолетами, тишина взрывалась от их рокота, от грохота падающих вдалеке бомб, и тогда дрожали стекла в окнах, от беспорядочных выстрелов в стороне леса, а непроглядная темнота озарялась вспышками красных и зеленых огоньков, которые, взлетев над черной бездной, рассыпались в стороны, напоминая цветок, и гасли в воздухе.
Ясутене, не зажигая огня, расхаживала от одного окна к другому, прислушивалась к ночным звукам, а в голове роились все те же мучительные мысли. У матери болело сердце за сына, которого выгнали в этот тревожный, враждебный, кишащий опасностями мир. В своем разгоряченном воображении она видела Клявиса бредущим по полю — вокруг рвутся снаряды, трещат выстрелы, лают собаки, а он идет и идет…
Страда в деревне подходила к концу, землю сковало первыми заморозками. Темнело на дворе рано, а рассветало поздно. Устилали землю золотыми монетками увядающие березы. И только зеленый сиреневый куст за окном с вызовом тряс на ветру зелеными листьями.
В то утро Ясутене не спешила вставать — ночь выдалась тревожная, и женщина почти не спала. Когда в окнах забрезжил бледный рассвет, она вскочила, растопила печь. Нужно было наполнить котел водой, но ее в ведре не оказалось. Женщина накинула на плечи тулуп и отправилась во двор. Заиндевелая трава была похожа на курчавую овечью шерсть. Неожиданно Ясутене обратила внимание на отпечаток, протянувшийся от угла сарая. Судя по всему, по двору проволокли какой-то тяжелый предмет — иней в том месте был стерт, и трава там была не седой, а зеленой. Женщина проследила глазами, куда ведет длинная полоса, и увидела под кустом сирени человека. Он лежал на траве вверх лицом. Ясутене так испугалась, что выронила ведра, которые со звоном упали на землю. Поначалу она разглядывала человека издалека. На нем был знакомый полосатый пиджак и такие же штаны. Женщина рванулась вперед, но что-то удержало ее. Жутким было лицо человека, представлявшее
Днем во двор Ясутисов заглянула Тересе. Она была первая, кто заметил под сиреневым кустом распростертую женщину. Рядом, возле самой ее головы, виднелись чьи-то ноги, обутые в тяжелые башмаки. Подойдя на цыпочках поближе, Старостина дочка онемела от ужаса. Она узнала обоих и опрометью помчалась домой.
Прибежали люди и подняли Ясутене с земли. Женщина была жива, однако находилась в тяжелом забытье. Ее положили на кровать, растерли руки и лицо камфорой. Ясутене приоткрыла глаза, обвела взглядом людей, будто собираясь что-то сказать, но только слабо пошевелила губами, тихонько застонала и снова забылась. Не поднялась она с постели и на следующий день, когда на сельском погосте хоронили ее сына.
Спустя неделю Ясутене стала понемногу приходить в себя: она озиралась вокруг, словно заново вспоминая знакомые предметы, шевелила рукой, однако не произносила ни слова. Деревенские женщины, сидя возле больной, пытались разговорить ее, но та не видела и не слышала их. Даже когда Ясутене встала и начала ходить по дому, отчетливо и вполне разумно произнося слова, на расспросы она по-прежнему не отвечала, словно внезапно оглохла. Иногда вдова подходила к Тересе и ласково проводила рукой по ее волосам. Глаза женщины при этом светились добротой и грустью. О гибели сына Ясутене и не заикалась, как если бы ничего не произошло вообще. Понемногу она втянулась в привычную работу — наведывалась в хлев, доила корову, задавала корм курам. Порой женщина садилась за прялку, и тогда между ее пальцами пробегали ровные льняные нити, смоченные для крепости слюной.
Как только Ясутене стала выздоравливать, соседки все реже заглядывали в уютную избу, укрывшуюся в тени высокой липы, зато Тересе нашла тут второй дом.
Однажды подняв глаза на стоявшую рядом девушку, Ясутене перестала нажимать на подногу веретена, подумала минутку и сказала:
— Ты хорошая невестка. О лучшей я и не мечтала.
Тересе залилась краской. Впервые она услышала то, о чем втайне мечтала и что никогда в жизни не сбудется. И каково же было удивление девушки, когда Ясутене принялась объяснять ей, что в субботу должен вернуться Клявис, что он принесет заработок и, может быть, пеклеванную муку в придачу, из которой можно будет испечь пирог. Тересе даже рот раскрыла от изумления, однако не только не возражала, но и одобрительно кивала. Горячий комок подступил к ее горлу, и, не желая выдать себя, девушка выскользнула за дверь.
Вскоре и деревенские женщины обратили внимание, что Ясутене уже не та, — она как бы не в себе. Глаза у нее подернулись странной поволокой, она замкнулась в себе и, скорее всего, видела жизнь такой, какой давно хотела видеть.
Стоило кому-нибудь из соседок забежать к ней в гости, как вдова останавливала веретено, складывала на коленях натруженные руки и спокойно, будто про себя, начинала разговор:
— Слава богу, хорошая мне невестка досталась, услужливая, труженица, никогда я от нее плохого слова не слышала… Да, не ошибся мой Клявис. А уж внуки — вот где радость-то! Крепенькие растут, пригожие, хорошие ребятки. Я ведь помогаю за ними приглядывать. А ночью, бывало, заберутся в мою постель и давай нашептывать: расскажи, бабуля, сказку. Кажется, сколько я им уже рассказала, а все мало! А то с другим пристанут: спой, бабушка! Что тут поделаешь — пою!