Замочить Того, стирать без отжима
Шрифт:
— Угощайтесь, дорогой Анатолий Михайлович, турецкие, родич из Шемаха присылает.
Сложилась классическая ситуация, которую народная мудрость отлила в чеканной фразе:
— Штирлиц знал наверняка. Проблема заключалась в том, что Наверняк не знал Штирлица.
— Давайте вашу турецкую… — Стессель замялся, пытаясь вспомнить имя собеседника.
— Князь Леон Гейцати-заде, сверхштатный корреспондент лондонской «Тимес».
Горский князь Леон Гейцати-заде в Маньчжурии появился как-то непонятно. Складывалось впечатление, что он не приехал сюда, а уехал оттуда, где жизнь его, по какой-то причине вдруг стала некомфортна. Видимо, в
Упомянутые усы являлись самой запоминающейся чертой внешности горского мигранта. Ни взгляд, ни мимика его не выдавали и сотой доли эмоций, о которых сообщали окружающим его усы. Они то гордо задирались, то уныло повисали, топорщились, угрожающе шевелились… Усы горца могли всё, кроме одного — пребывать в неподвижности.
По прибытии в Артур князь сделался завсегдатаем мест, в которых собирались любители и поклонники шахмат. Сам он не играл, нет. Но мог по ходам разобрать каждую виденную им партию, умело объясняя, для чего и почему каждый из соперников совершил тот или иной ход, насколько это решение было удачным в сложившейся ситуации и что, по мнению князя, следовало делать на самом деле. Как-то в «Артурской Истине» даже вышла его обширная статья «Сто партий мичмана Рабиновича».
Генерал отхлебнул из бокала, полюбовался игрой усов на лице собеседника, и со всей присущей ему тактичностью спросил:
— А вам, князь, какие шлюхи больше нравятся, жёлтые, чёрные или белые?
Усы встопорщились.
— Господин генерал, извините меня, но при всём уважении к Вам, должен признаться, что в стены данного заведения меня привёл не поиск утех со здешними девицами, а интерес к литературному творчеству его хозяина. В редакции «Париж Матч», доверенным корреспондентом которой я являюсь, проявляют к нему самый искренний интерес, и с моей помощью непременно опубликуют ещё до конца будущего года, в виде полного собрания сочинений. На французском языке!
— А-а… — вяло махнул рукой Стессель, охота вам заниматься всякой ерундой. Сняли бы пару девок, забрались в середину бутерброда — мигом всякую блажь из головы выветривает. Помню, в Харбине как-то раз влетели мы в один китайский притончик… Вот это был котильончик! — и Анатолий Михайлович громко захохотал, оценив собственный каламбур.
Бесшумно распахнулась дверь гнилого полированного красного дерева.
— А я-то тумаю, кто это с князем песетует! Такие гости! Милейший Анатолий Михалович, прошу, прошу, Зизи и Бумба вас всекта штут, и всекта котофы! — хозяин заведения норов постоянных вип-клиентов знал, и скучать в прихожей не позволял — для этого у него имелись более комфортабельные помещения.
Сдав генерала в цепкие чёрно-белые объятия, хозяин заведения пригласил второго гостя в рабочий кабинет.
— Вы кофорить, что мои происфедения иньтересофать кто-то в Ефропа за корошие теньги?
— Вы меня хочете обидеть,— вздыбил усы князь, — вы меня уже обидели. Я, князь, потомок князей, полномочный представитель Дойче Вошеншоу,
— Меня, мешту прочим, тоше не ф капуста нашли, — тонко намекнул на своё прозвище Милославский. — Ф короте фы тафненько прошиваете, а ко мне только теперь исфолили потойти. Не слишком-то фы торопиться, косподин Гейцати-заде.
Аферу с «изданием» горячий горец задумал вчера, ознакомившись с содержимым некоторых шкафов городского полицейского архива, но виду, естественно, не подал.
— У меня сердце кровью обливается, когда я думаю о том, сколько людей на свете не понимают разницы между добросовестным исполнением обязанностей и пустопорожней волокитой! В то время, когда я, понимая, какая огромная сумма денег планируется к вложению в ваши работы моими берлинскими коллегами, тщательно изучал все материалы, к которым смог получить доступ, у вас успело сложиться обо мне превратное мнение…
Услышав о деньгах Вениамин Вацлавович подобрался и замер, как учуявшая дичь легавая собака.
— О каких суммах, собственно, идёт речь?
— При условии передачи авторских прав на семьдесят пять лет наша компания гарантирует выплату комиссионных в размере двадцати, – горец метнул из-за усов быстрый взгляд на собеседника и поправился: — в размере сорока двух процентов от стоимости каждого проданного тома.
— И о каких тиражах может идти речь?
— Наше издательство — издательство полного цикла, планирует привлечь к оформлению ведущих художников Европы. Ренуар, Тициан, Сезанн, Дюрер и Рембрандт – их иллюстрации и многоцветная обложка из лучшего немецкого картона! Спрос гарантирован.
— Так ведь Рембрандт, он того… умер?
Горец тонко улыбнулся, усы его двумя лисьими хвостами замерли параллельно земле.
— В архивах нашего издательства много полотен, авторское право на которые были куплены ещё при жизни гения.
Он понизил голос и доверительно сообщил:
— Все выплаты по контракту — в германских марках!
И растаял лёд недоверия в сердце господина Милославского.
***
Забираться после вечернего митинга в тряский экипаж Николай отказался — хотелось немного пройтись, проветриться, собрать мысли в кучку. Он давно заметил, что на ходу думается лучше. Дурные мысли от тряски из головы вылетают, что ли?
В окрестностях судоремонтного запросто можно было переломать себе ноги, но природа наделила попаданца неплохим ночным зрением, всякую тяжелую дрянь и скопления грязи он замечал хоть и не издали, но на достаточном расстоянии для того, чтобы вовремя найти обход. Когда из-за угла выкатилось крупное пятно, более тёмное, чем зимняя маньчжурская ночь, советник по невыясненным вопросам остановился, с любопытством ожидая продолжения. Подлетев с тяжким топотом, пятно остановилось, вывалив горячий язык и превратилось в огромного чёрного алабая с горящими зловещим красным огнём глазами.
— Гитлер? — злобно прорычал кобель, принюхиваясь к попаданцу.
— Нет, не он, — честно ответил Николай.
— Гудериан? — чуть убавив громкость, поинтересовался собак.
— Не-а, — отрицательно покачал головой человек.
— Фашист? — с плохо скрываемой надеждой чуть не проскулил алабай.
— Нет. И даже не немец.
— Пума? – чуть слышно спросил зверь.
— Обыкновенный попаданец, свой, рождённый, так сказать, в СССР, — убил последнюю надежду собаки Николай.