Замогильные записки Пикквикского клуба
Шрифт:
Самуэль бросилъ, вмсто отвта, комическій взглядъ. Старый джентльменъ между тмъ, снова вооружившись кочергой, ударилъ со всего размаха по углямъ, какъ будто онъ собирался поразить ненавистную голову какой-нибудь вдовы.
— Я чувствую, Самми, что одно мое спасеніе — на козлахъ, — замтилъ старецъ.
— Это отчего?
— Да оттого, другъ мой, что кучеръ можетъ знакомиться съ тысячами женщинъ на разстояніи двадцати тысячъ миль и при всемъ томъ никто не иметъ права думать, что онъ намренъ жениться на которой-нибудь изъ нихъ.
— Да, тутъ есть частица
— Если бы, примромъ сказать, старшина твой былъ кучеромъ или извощикомъ, думаешь-ли ты, что на суд присяжныхъ произнесли бы противъ него этотъ страшный приговоръ? Нтъ, другъ мой, плоха тутъ шутка съ нашимъ братомъ. Присяжные непремнно обвинили бы безсовстную вдову.
— Ты увренъ въ этомъ?
— Еще бы!
Съ этими словами м-ръ Уэллеръ набилъ новую трубку табаку и посл глубокомысленнаго молчанія продолжалъ свою рчь въ такомъ тон:
— И вотъ, другъ мой, чтобы не попасть въ просакъ и не потерять привилегій, присвоенныхъ моему званію, я хочу покинуть это мсто разъ навсегда, жить себ на ямскихъ дворахъ, въ своей собственной стихіи.
— Что-жъ станется съ этимъ заведеніемъ? — спросилъ Самуэль.
— Распродамъ все какъ есть и изъ вырученныхъ денегъ дв сотни фунтовъ положу на твое имя въ банкъ для приращенія законными процентами. Этого именно хотла твоя мачеха: она вспомнила о теб дня за три до смерти.
— Очень ей благодаренъ, — сказалъ Самуэль. — Двсти фунтовъ авось мн пригодятся на черный день.
— A остальную выручку также положу въ банкъ на собственное свое имя, — продолжалъ м-ръ Уэллеръ старшій;- и ужъ, разумется, какъ скоро протяну я ноги, другъ мой Самми, вс эти денежки, и съ процентами, перейдутъ въ твой собственный карманъ. Только ты не истрать ихъ за одинъ разъ, не промотай, сынъ мой, и пуще всего берегись, чтобы не поддедюлила тебя и съ этимъ наслдствомъ какая-нибудь вдовушка. Это главное: если спасешься отъ вдовы, можно будетъ надяться, что изъ тебя выйдетъ хорошій человкъ.
Этотъ спасительный совтъ, казалось, облегчилъ тяжкое бремя на душ м-ра Уэллера, и онъ принялся за свою трубку съ просіявшимъ лицомъ.
— Кто-то стучится въ дверь, — сказалъ Самуэль.
— A пусть себ стучится, — отвчалъ отецъ.
Оба замолчали. Стукъ между тмъ повторился и не умолкалъ въ продолженіе трехъ или четырехъ минутъ.
— Отчегожъ ты не хочешь впустить? — спросилъ Самуэль.
— Тсс, тсс! — отвчалъ отецъ, боязливо мигая на своего сына. — Не обращай вниманія, Самми: это, должно быть, опять какая-нибудь вдова.
Отчаявшись, наконецъ, получить отвтъ на многократно повторенный стукъ, невидимый поститель, посл кратковременной паузы, пріотворилъ дверь и заглянулъ. То была не женская фигура. Между дверью и косякомъ выставились длинные черные локоны и жирное красное лицо достопочтеннаго м-ра Стиджинса. Трубка м-ра Уэллера выпала изъ рукъ.
Отверстіе между косякомъ и дверью постепенно становилось шире и шире. Наконецъ, достопочтенный джентльменъ осторожно перешагнулъ черезъ порогъ и тщательно заперъ за собою дверь. Сдлавъ необходимое обращеніе къ Самуэлю и поднявъ къ потолку свои руки и глаза въ ознаменованіе неизреченной скорби по поводу рокового бдствія, разразившагося надъ фамиліей, м-ръ Стиджинсъ придвинулъ къ камину кресло съ высокой спинкой, слъ, вздохнулъ, вынулъ изъ кармана срый шелковый платокъ и приставилъ его къ своимъ заплывшимъ глазамъ.
Пока совершалась эта церемонія, м-ръ Уэллеръ старшій оставался неподвижнымъ, будто прикованный къ своему мсту: онъ смотрлъ во вс глаза, об руки его лежали на колняхъ, и вся его физіономія выражала необъятную степень изумленія, близкаго къ остолбеннію. Самуэль сидлъ безмолвно насупротивъ отца и, казалось, ожидалъ съ нетерпливымъ любопытствомъ, чмъ кончится эта сцена.
Нсколько минутъ м-ръ Стиджинсъ держалъ срый платокъ передъ своими глазами, вздыхалъ, всхлипывалъ, стоналъ; преодолвъ, наконецъ, душевное волненіе, онъ положилъ платокъ въ карманъ и застегнулся на вс пуговицы. Затмъ онъ помшалъ огонь, потеръ руки и обратилъ свой взоръ на Самуэля.
— О, другъ мой, юный другъ! — сказалъ м-ръ Стиджинсъ, прерывая молчаніе весьма слабымъ и низкимъ голосомъ. — Что можетъ быть ужасне этой поистин невозвратимой потери?
Самуэль слегка кивнулъ головой.
— Извстно-ли вамъ, другъ мой, — шепнулъ м-ръ Стиджинсъ, придвигаясь къ Самуэлю, — что она оставила нашей церкви?
— Кому?
— Почтенной нашей церкви, м-ръ Самуэль.
— Ничего она не оставила, — отвчалъ Самуэль ршительнымъ тономъ.
М-ръ Стиджинсъ лукаво взглянулъ на Самуэля, оглядлъ съ ногъ до головы м-ра Уэллера, сидвшаго теперь съ закрытыми глазами, какъ будто въ полузабытьи, и, придвинувъ свой стулъ еще ближе, сказалъ:
— И мн ничего не оставила, м-ръ Самуэль?
Самуэль сдлалъ отрицательный кивокъ.
— Едва-ли это можетъ быть, — сказалъ поблднвшій Стиджинсь. — Подумайте, юный другъ мой: неужели ни одного маленькаго подарка на память?
— Ни одного лоскутка, — отвчалъ Самуэль.
— А, можетъ быть, — сказалъ м-ръ Стиджинсъ посл колебанія, продолжавшагося нсколько минутъ, — можетъ быть, она поручила меня попеченію этого закоснлаго нечестивца, отца вашего, м-ръ Самуэль?
— Очень вроятно, судя по его словамъ, — отвчалъ Самуэль. — Онъ вотъ только-что сейчасъ говорилъ объ васъ.
— Право? Такъ онъ говорилъ? — подхватилъ м-ръ Стиджинсъ съ просіявшимъ лицомъ. — Стало быть, великая перемна совершилась въ этомъ человк. Радуюсь за него душевно и сердечно. Мы теперь можемъ жить съ нимъ вмст дружелюбно и мирно, м-ръ Самуэль. — Не правда ли? Я стану заботиться о его собственности, какъ скоро вы уйдете отсюда, и ужъ вы можете составить понятіе, какъ здсь все пойдетъ въ моихъ опытныхъ рукахъ.
И затмъ, испустивъ глубочайшій вздохъ, м-ръ Стиджинсъ пріостановился для отвта. Самуэль поклонился. М-ръ Уэллеръ старшій произнесъ какой-то необыкновенный звукъ, не то стонъ, не то вой, не то скрежетъ, не то зыкъ, но въ которомъ, однакожъ, страннымъ образомъ сочетались вс эти четыре степени звука.