Замок братьев Сенарега
Шрифт:
Боура белгородская вольница знала хорошо. Относилась к нему с опаской, как всякий сын лиха к государеву воину. Но уважала — за силу и отвагу, за воинское искусство и справедливость. Сотнику Боуру каждый из пришедших был готов повиноваться до конца, особенно — в бою. Ибо знал: пан сотник многое может простить грешному человеку, кроме подлости и коварства. Гордились даже сотником: не у каждого города и поболее Белгорода был такой славный воитель.
До боя, впрочем, было еще далеко, до заката — тоже. Ватаге смирных рыболовов по прибытии на далекий от Килии лиман полагалось первым делом отдохнуть. Так и поступили на виду у Леричей чужеземцы, избрав для того укромную бухточку ниже замка, в приличном отдалении от его стен, прикрытую от взоров ближней рощицей. На отдыхе полагалось жечь костры да петь песни. Этим и занялись тут же ватажане.
Из Леричей за ними, впрочем, продолжали зорко следить. Бдела стража — трое ратников на дозорной башне. Не дремали люди, наряженные Конрадом на другие башни, на стены и к воротам. Сам рыцарь с паном Юзеком неустанно обходили зубчатые пояса замка, побуждая к бдительности людей, где — словом, где и увесистым тумаком. Бдительность требовалась двойная: из—за незваных гостей с моря и событий в самом замке, И следовало смотреть еще внимательно: не покажется ли вдали засветло косой парус, в ночи — носовой огонь? Не появится ли наконец на лимане долгожданная галея Джироламо Гандульфи?
О ней, черной хищнице угодного церкви генуэзского пирата, в тот вечер думали в замке многие. Даже Тудор Боур, ставший за двоих с ножом под стену, где делали подкоп. Работа могла стать опасной — тяжелые камни стены угрожающе нависли над расширившимся лазом, никто не знал, способна ли кладка фундамента сдержать их. И сотник Тудор, отстранив товарищей, вгрызался в глину со всей богатырской силой, неотступно думая: где теперь зловещая галея, чьи выплыли на лиман челны — белгородцев или людей Бердыша?
8
Над замком вновь пала ночь; господа, воины и слуги забылись тревожным, чутким сном. Не до отдыха было только пленникам в глубине темного узилища. Не спал также отец Руффино; облокотясь о зубцы главной башни, рыжий патер всматривался в темный простор. Аббат с недобрым чувством стоял лицом к лицу с необъятной, всегда казавшейся враждебной ширью степей, лимана и моря. Вся здешняя паства хитрого клирика любила этот неуютный уголок — за дар недолгого, но полного одиночества у края волн, за волю, которую давал мыслям и чувствам человека. Поэтому аббат и ненавидел тот край соблазнов и тревог, считая власть его простора вредной для духа верующего, как и власть природы вообще. Сколько времени проведено в здешнем замке, а этой склонности отец Руффино не сумел истребить в сердцах. «Мало любишь ты еще духовных детей своих, грешный фра Руффо, — подумал аббат, — мало заботишься о слабых душах человеков!»
Не шел в свою келью и верный долгу Конрад. С вершины квадратной башни храбрый рыцарь пытался постигнуть взором души вечно живую, прекрасную тайну ночного моря, слегка посеребренного восходящим месяцем. Что несла эта тайна ему, заброшенному сюда судьбой? Рыцарь видел, как горели на берегу огни. Все более тускло — рыбаки, наверно, легли уже спать. Конрад сам боролся со сном и не мог уже заметить, как поползли за рощей к замку мнимые рыболовы, укрытые теплой ночною тьмой.
Человек — не призрак, не тень. Он может, конечно, скользнуть легкой тенью под нависшими карнизами боевых площадок вдоль стен, меж невысокими дворовыми строениями. Но не в силах вовсе раствориться в ночной тьме. Испытанные в лесных войнах, в ночных внезапных нападениях и вылазках молдавские ратники не имели в ту пору равных в искусстве сливаться для стороннего взора с кустом и камнем, деревом и травой. Но бесплотными не были и они. К полуночи рыцарь Конрад с площадки донжона стал беспокойно всматриваться во все закоулки замкового двора. То тут, то там, чудилось коменданту: в темных впадинах под стенами, за выступами башен сгустившийся мрак приходил в движение, слух тревожили легкие шорохи, слабый звон, словно от металла, чиркнувшего о камень, донесшийся откуда—то тихий скрип. Но все тут же смолкало, замирало, исчезало. Ворота крепко заперты, воины Леричей начеку, никто не поднимает тревоги. Нет, Конраду то почудилось; сказывается, видно, усталость, долгое ожидание. А может быть, это ворог, извечный ворог господа и его иноков придумал рыцарю новое испытание, пытаясь заставить Конрада уверовать в то, чего нет.
Тени в углах и каменных щелях замка меж тем продолжали прибывать. Они двигались осторожными рывками, прокрадывались, как рыси, все дальше — к воротам Леричей, к квадратной башне над ними. Конрад снова наставил ухо — казалось, кто—то тихо вскрикнул неведомо где. Но нет, все снова спокойно окрест.
Сдавленный возглас, однако, вовсе не почудился молодому ливонцу. То вправду захрипел в сдавивших шею дюжих руках дозорный, стороживший дверцу в надвратной башне на гребне стены.
Тудор Боур и горстка его земляков, выбравшись на волю, неуклонно двигались к цели. И вовсе не для того, чтобы, добравшись до выхода, убежать. Сотник усмехнулся во тьме: все было нынче, как в ту ночь, когда на замок напали татары, и все — по—иному, ибо теперь к воротам крался серой тенью сам он, отбивший тот налет. Не зазевались бы только те, что в поле, поспели бы в нужный час. Тудор, хоронясь меж двумя зубцами, вгляделся в ночную степь. Буераки, заросли, ковыля — все, казалось, крепко спало под неярким лунным светом, все безмолвствовало и было недвижно. Неужто промедлят, подведут?
Но вот тихо хрустнула ветка в ближнем кустарнике. Что—то темное метнулось ко рву, скатилось в него. Чуть слышно хлюпнула неглубокая вода. Нет, братья не подвели, близится пора.
Снова впереди произошло короткое движение. То Юга и Сае, затаившиеся в нише для ядер около баллисты, втащили в нее проходившего мимо сторожевого. Путь к воротам по стене был свободен; первым к ним, вместе с сотником, скользнул сведущий в крепостных запорах ага. Снаружи, извещенные криком ночной птицы, туда устремились прибывшие на подмогу белгородцы.
Нуретдин—ага и Тудор Боур пробрались в верхнее помещение башни. Здесь были уже Банчул, Драгош, Тома, Рагузан. Недвижно лежали застигнутые врасплох наемники. У стен темнели два тяжелых колеса — вороты от решетки и створок брамы. Тудор поставил к ним шестерых дюжих воинов; сам же, сквозь люк в полу, мягко спрыгнул вниз, в проем ворот. Нуретдин последовал за ним.
Остававшиеся еще во дворе недавние узники бросились туда же: скрываться уже было нечего. И заскрипели, завизжали, отворяемые настежь тяжкие ворота, стопудовая кованая решетка. И раздались по всему двору тревожные крики, забил над часовней колокол, забегали с факелами проснувшиеся, уже одетые и вооруженные люди.
Двор сразу же был освещен десятками факелов. И в этом свете рыцарь Конрад за считанные мгновения построил своих головорезов. Почуяв кровь, бывалые ратники привычно заняли свои места, в нетерпении сразиться. Впереди, укрывшись за большими прямоугольными щитами, обнажив клинки, встали меченосцы. Из—за их голов протянули вперед длинные сулицы копейщики. В третьем ряду и глубже трудилась, заряжая смертоносное оружие, главная сила малого, но грозного войска Леричей — арбалетчики.
Нападающие тем временем во все большем числе врывались во двор сквозь приоткрытые врата, под приподнятой зубастой решеткой, растекались вокруг, охватывая донжон и стоящую перед ним Конрадову фалангу. И ливонец отдал приказ.
Словно злые шмели, из строя наемников вырвались плотным роем тяжелые арбалетные дротики, метя в сгрудившихся перед вратами белгородцев. Раздались стоны — несколько человек упало. Просвистели еще дротики — то выстрелили другие арбалетчики, поставленные на верхней площадке донжона. Раздался грохот огневого залпа — грянули аркебузы, спрятанные за средними амбразурами главной башни. Нападающие попали под жестокий обстрел и несли потери.
Медлить было нельзя. Тудор, ведя своих, бросился вперед.