Замок одиночества
Шрифт:
– Ты ведь с мамой полетишь в Питер! Вот и меня возьмите с собой. Хотя… хотя нет… я болею там зимой, а я пою в мюзикле. В последний декаде января как раз… – рассуждала дочь, подумав про себя: «Я рисков-то именно и хочу! Рисков и эффектов от побед! Эффектов и фейерверков! И аплодисментов в конце».
Ольга любила старинного друга отца Льва Антоновича Ирина – человека обаятельного, щедрого, делового и бывалого. Лев к своим пятидесяти годам «обвалялся, поджарился и зарумянился» в разных образовательных, трудовых и коммерческих горнилах. Учился Лёва в Москве, в одном классе с Женькой и был пытлив в постижении наук. Причём всех! Эта пытливость сказалась и позже, ибо Льву довелось «похудожничать» после школьной приготовки один год в «Строгановке». В одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмом отца-чекиста из центрального московского аналитического отдела перевели в Ленинград, что «ненароком» совпало с назначением в стране новых демократических свобод, но «для порядку» нужно было напрячь пальцы разжавшегося кулака, чтобы «тормоза перестройки» не протащили до тупика. Но, черти, протащили-таки, и в одна тысяча девятьсот девяносто третьем генерала Антона Ирина перевели на руководящую работу на Северный Кавказ. Лёва за эти годы уже подучился-подвалялся в питерском архитектурно-строительном институте на отделении архитектуры, потом пару лет подвизался-поджаривался в археологических партиях в южных солнечных районах огромной страны. Наконец ему далось окончательно зарумяниться и получить красный диплом исторического факультета по кафедре археологии. В этом выпуске в последний раз было напечатано в дипломах словосочетание «СССР», и союз-сгусток соединений центростремительно развалился на осколки несоединимого. «Красный» Союз не оказался вечным, а красный диплом не давал гарантии финансового успеха. Страна куда-то понеслась; жульё, ворьё, партийные и комсомольские функционеры снова, в соответствии с поговоркой, всплыли, зажирели. «Если стадо баранов повернуть назад, хромая овца зашагает впереди», – горько повторял отец дагестанскую поговорку. «Нет, – решил Лев, – творческая работа пусть пока подождёт. Румянец нужно подзолотить!» И он впрягается в начавшиеся в «новой» стране коммерческие инициативы. Одно, другое, третье, и вот – своё дело! Пусть сначала маленькая антикварная лавочка, крохотный ювелирный магазинчик. Зато дань рэкету платить не нужно – у отца оказались «непристроенными» четверо его бывших сотрудников. Двое из них просто занимались охраной и безопасностью, а другие двое работали по своему прежнему профилю – «искусствоведами в штатском», – помогая Льву в аналитической работе и маркетинге. Сейчас он – крупнейший антиквар Санкт-Петербурга. Авторитет его крепок по всей России; знают Льва Ирина и коллекционеры Европы.
Он женился, родил сына, и, когда Льву Антоновичу к тридцати годам показалось, что его кошелёк достаточно тяжёл и нужно приподнять статус, он начал ездить на аукционы: и в Женеву, и в Брюссель, и повсюду. Но и это ему показалось «не тем». «Нужно искать свою нишу, пусть и на антикварном поле, но искать настоящие “мины”, артефакты, не скупиться на археологические изыскания. Нет, друзья: не только нефтью и газом земля русская богата! Естественно, деревянная древняя Русь, горевшая погодно и повсеместно, мало чего способна была сохранить для потомков, а Украина, богатая Средняя Азия – теперь чужая вотчина. Но есть Крым, есть Кавказ, есть богатейший, “некопаный” русский Север. Кстати, там, на Севере, издавна в строительстве использовали белый камень. Эти церкви, эти аккуратные старообрядцы! Они берегли, они прятали! А я буду находить, буду покупать и буду продавать! Кроме того – личные вещи знаменитых людей, их документы!» – думал Ирин. Конечно, аукционы и ярмарки – по-прежнему опорные точки и для купеческой деятельности всегда важны. Но он-то «купец» новой формации! Скучная, туповатая «спекуляция» типа «купи дешевле – продай дороже» его мало привлекала. И людишки там уж больно ограниченные. Лев стал больше вращаться среди артистической богемы, научной элиты, интеллектуалов разного профиля. Дела шли в гору. Прежние знакомцы – галерейщики и ювелиры – тайно ему завидовали, удивлялись его размаху. Но ведь где размах, там и риск. А риска-то как раз Лев не боялся. Риски боялись его, а удача баловала. Постепенно у Льва Антоновича появились довольно обширные связи с виднейшими университетами, библиотеками, музеями, медийными корпорациями во Франции, Бельгии, Германии и особенно в Италии. Сначала ему удивительно легко и выгодно удалось продать на Каннском кинофестивале трубку Жоржа Сименона одному модному актёру, потом, на Венецианском кинофестивале, – другую вещь, затем, на шикарной тусовке Венецианского карнавала, – пару знаменитых масок работы известного мастера семнадцатого века. А нашёл-то он их в России, в усадьбе Шереметева в Кусково. Там «разгребали» запасники – ну, и он сторговался, предложив музею взамен подлинную модель того парусника, на котором Борис Петрович ходил к берегам Мальты во время Великого Посольства. О, эти клондайки запасников! Эти, к сожалению, авгиевы конюшни невостребованности! Где-нибудь в Бразилии живёт потомок Челлини или Фаберже и мечтает иметь вещицы своих великих предков, а где-то на кухне в заурядном китайском доме «хламятся» ваза или яйцо, привезённые сто лет назад китайским негоциантом или, ещё «лучше», подаренные во времена советско-китайской «дружбы на век» неким Домом культуры некой китайской делегации сельских передовиков. Замечательно «шли» ручки, очки, тетради, записные книжки, трости и зонтики. Один профессор-физик купил у Льва очки Эрвина Шрёдингера, другой – тетрадь с черновыми заметками Нильса Бора, третий – ручку Макса Планка. Это, разумеется, были западные состоятельные профессора, а не наши, российские, которые, к сожалению, могут… да нет, ничего не могут…
Когда сын Роберт окончил школу, Ирин отправил его учиться в университет Падуи. В тот год отмечали семьсотдевяностопятилетие образования университета, и Лев предложил знакомому тамошнему декану провести выставку-ярмарку работ Галилео Галилея, много лет преподававшего в Падуе. За год до этого он приобрёл по случаю во Флоренции два рисунка-чертежа гения и пару интереснейших трактатов той эпохи. Рисунки Лев Антонович подарил местному университету, а трактаты купил Оксфордский. За очень приличные деньги. Следует подчеркнуть, что Лев Ирин был человеком щедрым, вообще человеком широкой души и мог запросто подарить очень дорогую вещь. Одно дело – если он родной жене дарит редкий розовый бриллиант, другое – дарит Жене Софьину рисунок Сальвадора Дали, а третье – Жениному отцу манускрипт Якоба Бёме, его черновые записки о пантеизме.
– Ого! Спасибо, Лев! Ты молодчина в своём «сыскном» деле! И тебе «по зубам» большее! Гораздо!
Лёвчик было обиделся: этот манускрипт стоил трети автомобиля высокой марки. Но ведь юбилей отца друга, семидесятилетие уважаемого учёного! Ирин лишь пробубнил растерянно:
– Что именно, Матвей Корнеевич? Шлиману и Борхардту крупно повезло, по сути, один раз в жизни…
– Да! Один! Но как! Я же помню, как ты в детстве зачитывался «Таинственным островом», «Островом сокровищ», как позже вы с Женькой восхищались Остапом Бендером! Шлиман, Борхардт, ха! А… – Старик хитро посмотрел на Льва. – А вот интересный вопрос. Троя, Нефертити – это здорово, но как было бы гениально, трогательно, необыкновенно найти… ну, скажем… сапоги, изготовленные руками Бёме! Он ведь по профессии сапожник! Ха! Забавно, чёрт возьми! – Матвей уже думал о чём-то своём.
И эти случайные, сказанные почти ненароком, в шутку слова мудрого человека глубоко запали в душу Льва. «Точно! Хорошо, хоть “щипачом” не назвал… “курочкой, которая по зёрнышку клюёт и сыта бывает”… А я голоден! Голоден по настоящему открытию!»
К слову также добавим: Ирин был ещё и очень умён. Во-первых, он понимал, что «широкий жест» в широком деле – тоже капитал, а во-вторых, ему «фартило» только тогда, когда он полагался на принцип «двадцать-восемьдесят», т.е. двадцать процентов усилий обеспечивают восемьдесят процентов результата.
В последние два года он постепенно «свернул» деятельность трёх своих археологических групп – результатов было мало. Все свои силы Лев Антонович направил на поиск и расшифровку редчайших исторических документов. Он свято верил, что иное письмо, страничка дневника, служебного отчёта, чертежа-плана могут пролить свет или уж во всяком случае ярче, а то и по-новому взглянуть на то или иное историческое событие или фигуру. Да-да, «эффект бабочки»! «Ну и что, что это дело менее благодарное и менее выгодное, чем обычный антиквариат? Всё относительно! Ха! “Они” мне отдают двадцать пять процентов моего… Пусть! Посмотрим через… кто был более честен и благороден! Благородный “сапожник без сапог”, ха! Конечно, не моё сейчас время, сейчас всё – потребление, пресыщение. И равнодушие! Повальное, всеобъемлющее. И никто не может обрадоваться открытиям, удивиться… Скучно!» – думал порой Лёвушка.
И ещё одно прекрасное и теперь редкое качество было свойственно Льву Антоновичу Ирину: он ценил дружбу и умел быть другом. Ещё он замечательно умел приноровить к дружбе скрепу партнёрства! Повариться в одной каше – повариться достойно, не завидуя и не перетягивая одеяло, а подставляя плечо, и с юмором переживать житейские «тёрки». Он по нескольку раз в год приезжал к Евгению в Москву или «выманивал» того к себе в Питер. Чаще всего это было, когда Лёва «пылал» очередной «навязчивой идей» и хотел поделиться и обсудить риски с более прагматичным и точным в логике другом. Его завораживала, придавала достоверность и научную основательность своим затеям употребляемая Евгением Матвеевичем терминология: «математическое ожидание» вместо «риски», «репрезентативная» вместо «представительная» и пр. Ещё чаще он «напрягал» друга «шабашками»: то что-то расшифровать, то что-то восстановить на подтлевших или истрепавшихся бумагах. Это бывали и отдельные листочки писем, документов, и части, а то и целые тома инкунабул, попавших в житейский «переплёт», когда их типографский переплёт практически исчез, нумерация страниц неясна, неясен и текст. «Напрягал» по-дружески, но платил щедро, размашисто. Если даже документ оказывался не заслуживающим особого внимания и затраты не оправдывались, вознаграждение не отменялось. Лёвушка любил рисковать, любил Игру и за проигрыши на Судьбу не обижался. Почему у Евгения он просил помощи? По простой причине. Евгений Матвеевич Софьин работал заведующим Центром компьютерной лингвистики в Историко-архивном институте при РГГУ. В деле своём он был большой дока – его часто приглашали на консультации за границу, гранты сами шли в руки.
…Сейчас, в аэропорту Шереметьево, Евгений уже не мог расслышать последних слов дочери. Его сознание накрыли неясный туман и тихая нота полузабытой мелодии. Это слово «Болонья» соткало в памяти образ той флейтистки, которая тогда, в Болонье, показалась ему то ли наяву, то ли галлюцинацией. Мельком, этюдом, неоконченным ноктюрном. Щемящим душу.
В эти послерождественские, предновогодние дни в тёплой, умиротворённой Болонье Ирин был необычайно сконцентрирован. Он ощущал себя натянутой струной… нет, борзой, которая собирается начать охоту. К тому, что добыча – правильно затравленная добыча – практически сама идёт в руки, он привык. Принцип-то «двадцать-восемьдесят» верно служит! На то он и принцип… Ещё он не был склонен на сей раз к особому меценатству, которым в последнее время прославился по Европе. Он хотел Личной Большой Удачи. Победы. На сей раз он в течение года был в числе инициативной группы людей, занимающихся подготовкой форума к девятисоттридцатилетию основания знаменитого Болонского университета. Работа Ирина в инициативной группе потребовала от него много усилий – как финансовых, так и организационных. Он ещё и непосредственный участник форума, предоставляющий целый ряд экспонатов. Естественно, что энергетические и временные затраты его были преобладающими. На этом форуме кроме ряда докладов и «круглых столов» предполагалась и большая и разнообразная выставочная экспозиция. Слово же «продажа» из устава и плана работы форума было убрано. Но Лев Антонович чуял ту практическую выгоду, которая не измеряется «быстрыми» деньгами. О, эти сложные дипломатические переговоры с осторожными музейщиками, корыстными банкирами, разного уровня бюрократами и чиновниками из Минкульта и таможни! Да много чего! Легче всего ему было с «родными» антикварами, букинистами, держателями частных коллекций. Помогали, безвозмездно поддерживали и участвовали десятки и заинтересованных, и просто порядочных людей. Но более всего – жена, его верная подруга и соратница Майя. Она «бегала» и звонила, печатала документы и коммутировала встречи.
Три непредвиденных и неприятных момента заставили передвинуть время форума с девятнадцатого по двадцать второе декабря на менее удобное (Рождество!) – с двадцать шестого по двадцать девятое декабря. Во-первых, заболел председатель форума, во-вторых, не мог приехать почётный гость, в недавнем времени профессор Болонского университета Умберто Эко, и в-третьих, в местной печати вышла злобная, жёлчная и недобросовестная критическая заметка местного «Зоила»: дескать, «почему нецивилизованные русские лезут в великую культуру Запада». Этот хулитель, как и тот, древний «собака красноречия», очень ловко подмешал факты, но, слава богу, эта грязная волна не сломала «паруса» взаимодействия и понимания. Как выяснилось позже, автором оказалась бывшая преподаватель философии университета, выгнанная оттуда в прошлом году. Она повсюду брызгала слюнями зависти и склочничества. К тому же говорили, что у неё текли «слюни» на хорошеньких студентов. Извращение выдаёт себя, какие бы маски оно ни одевало.
Но «собака лаяла», а Лев дерзал! Он придумал дизайн и название выставочным залам: «Аллея Петрарки», «Лоджия Растрелли», «Аркада Кваренги», «Колоннада Палладио», «Купол Брунеллески», «Космос Коперника», «Ансамбли Росси». Очевидно, что одна из тематик всего форума увязана была с крупной темой: «Итальянские “гении места” в Болонье и Петербурге». Всю свою композицию Ирин объединил (и красиво!) одним культурологическим русским пространством «Архитектурные аллеи барокко и классицизма», а вход в эту зону экспозиции открывал огромный живописный портал перспективы «Улица Зодчего Росси». Фантазию, выдумку и размах Льва демонстрировали ещё и мультимедийные панорамы, каналы-аллеи, улицы-аллеи… Иностранцы были очарованы и элегантными манерами этого петербуржца. Взгляды француженок, испанок и итальянок приковывал к себе «медальный лик норманна», которым отличался Лев Антонович. Если у Евгения был «медальный лик арийца или римлянина», то у Льва лицо было хоть красивое, точёное, но точённое грубыми ударами скульптора. Лицо викинга, у которого скалы родной Скандинавии запечатлелись на скулах. Непрестанная магическая улыбка Остапа Бендера, открывавшая на загорелом лице ряд белоснежных зубов, оставила неизгладимые «моржовые» складки кожи на вытесанных скулах. Неширокий, но крупный рот, мясистые губы тёмно-красного, даже бордового цвета с несколькими вертикальными просеками-трещинками – наверное, от чрезмерного курения. Круглые глаза – глубоко посаженные, тёмно-серого цвета с синеватым отливом. Во всём, особенно в манере говорить, чувствовалась энергетика человека решительного, задорного. Те нигилистические, в ницшеанском духе нотки, что, бывало, звучали в его излишнем порой многословии, не могли скрыть природной доброты и благородства. И Лёва ловко в разных ситуациях подавал себя то одной, этакой рыцарской стороной, то совершенно обратной – равнодушно-циничной, хоть и беззлобной. Людям вообще больше по нраву «милые лжецы», «благородные» жулики, элегантные нигилисты и циники, чем убогие «сплющенные» Плюшкины и скопидомы а-ля Корейко.