Замок одиночества
Шрифт:
– Да-да! – воскликнул удовлетворённо дед. – И это философское обнищание, отсоединение. Вершины от основания! А в философии и вообще в культуре основанием служит вершина! Я уже не говорю об обыденном «несоединении» людей: они общаются и не осознают смысла ни своих, ни чужих слов. Слово! «Вначале было слово»! – Он почему-то раздражился. – Слушайте, вот меня «достают» все эти горнолыжники вокруг. В Альпы они собрались. «Буржуазные вожделения» – так меня учили в дни моей комсомольской юности. Вот этот парень – и бегает, и бегает… Спросите его про смысл жизни. Да ладно… – Дед вдруг растянулся в слащавой улыбочке. – А что, друзья мои, объединяет людей более всего? Правильно – аппетит! А разъединяет? Правильно – вкус! Соберутся вместе, забьют мамонта и ссорятся, кому какой кусок достанется… А уж вид набедренной повязки… И этот… ещё сидит рядом… А этот?
Пора сказать читателю, что Матвей Корнеевич Софьин, одна тысяча девятьсот сорокового года рождения, – весьма непростая, даже загадочная личность. Возможно, эта загадочность и непростость были привиты двенадцатилетней работой директором «режимного» института в структуре Академии наук, немалой ответственностью и огромными умственными усилиями сорокалетних исследований в области искусственного интеллекта. Одно название этого института – Институт информационных систем, управления и связи (ИИСУС) – обязывает быть многозначительнейшим. Но нет – другая Структура, о которой пойдёт речь позже, наложила таинственные печати особой харизмы на облик старшего Софьина. Дело в том, что в шестьдесят лет Матвея Софьина с почётом проводили на пенсию, а ИИСУС закрыли. Это двухтысячный год. Уже более десяти лет, как Россия распахнула двери на выезд евреев. И все Мойши, Изи и Сёмы из разных НИИ и политехнических вузов повезли в своих тяжёлых чемоданах и светлых головах разработки «флешек», «чипов» и прочего. Нет, евреи, конечно, ничем не обидели члена-корреспондента. Он их вполне уважал, и на его семидесятипятилетие, что «стукнуло» и было достойно отмечено буквально десяток дней назад, почти половина приглашённых были выходцами с Синая. Харизмы (той величественной, привычной холуйскому взгляду) у этих людей, конечно, не было (какая у еврея, везде чужестранца, харизма?), зато была «фига в кармане». Миловидный незлобный прищур и интеллигентность. А хамство и «шиловидный» прищур Матвей ненавидел.
На юбилее были и старые друзья – учёные, культурологи, литераторы, – и новые, причём новые называли себя «генераторами праны» (скромненько!), вскользь упоминали о некоей Структуре Игры и сотрудничали с Матвеем Корнеевичем в его журнале «У камелька». Но никакого экстремизма и намёков, что, дескать, «из искры возгорится пламя». Просто интеллектуальное пиршество! И если он, главный редактор, замечал грубые политические намёки, материал к печати не принимал и с автором более не встречался.
Но вернёмся к аппетиту.
– Может, я сбегаю вон в ту кафешку, наберу чего? Очень кушать хочется! – жалобно вымолвила Оленька. – Очередь… Эх…
Решимости теперь у неё не было. Там её «пуговки» не «прокатят». Зато дед, посмотрев на всех своими властными, тигриными глазами цвета виски и по-особому вытянув свою «гангстерскую» верхнюю губу без ложбинки, сказал:
– Моя харизма, продажная девка аристократических кровей, – выгодная штука! Даже Наталья это чует – смотрит снизу вверх. «Уважат»! Гипноз, батеньки…
На самом же деле на сей раз именно Наталья Кирилловна посмотрела на мужа сверху вниз, несмотря на то что ростом была существенно ниже, да ещё и сидела на стуле. Что ж, многие жёны умеют так смотреть на своих «подопечных» (бывает, и «подкаблучных»). Стоит ли упоминать, что и гипноз – женский, особенный – был у неё другим. Гипноз «тайны её глаз» – слоновьих, удлинённых, оливкового цвета с выразительными, тёмного ореха зрачками. Очаровывала мужчин и её верхняя губа с характерной округлой ложбинкой. Но главным, что притягивало к ней и покоряло, была её удивительная способность быстро прочувствовать человека, понять его, предугадать его желания и настроения. Как следствие, она умела повлиять на собеседника исподволь, незаметно для него и очень мягко. Этим милым оружием она владела с ранней юности. И тогда, когда восемнадцатилетней девчонкой, студенткой-вечерницей биофака, она попала работать в лабораторию, руководимую молодым кандидатом наук Матвеем Корнеевичем Софьиным – высоким стройным красавцем, подававшим большие надежды и вызывавшим всеобщее уважение (а среди молоденьких женщин-коллег – даже поклонение), – эта её сердечная теплота в сочетании с тактичностью, разумностью и даже своего рода мудростью пленили завлаба. Лаборантка же Наташа Никольская влюбилась с первого взгляда! Она совершенно пренебрегла (правда, очень вежливо и осмотрительно) ухаживанием за ней начальника первого отдела, пятидесятипятилетнего полковника КГБ Алексея Михайловича Тихого, частенько захаживавшего в лабораторию «Интеллектуальных машин», чтобы якобы убедиться, что «буржуазный ревизионизм, свойственный кибернетике», не отравил сознание комсомолки Наташи. Иногда, наведываясь в очередной раз, он любил повторять: «Эх, дочка! Какие имена-то у нас с тобой! Царские!» Его и правду за глаза иногда называли Тишайшим. Но чаще – просто Волкодавом. Он знал о прозвищах и гордился ими. Шутил: «Я тихий и скромный. Но если кто обидит – тихо закопаю и скромно отпраздную».
Матвей и Наталья быстро поженились, и в скором времени молоденькая жёнушка родила сыночка Женечку. Всё было замечательно: они получили «однушку» в Черёмушках, муж стремительно делал карьеру, жена «берегла тылы» и продолжала учиться, умело управляясь с бытовыми вопросами и ещё помогая мужу печатать и корректировать его научные работы. Тихо и скромно!
Сейчас она два раза в неделю ходила в «Склиф» – давала там практические консультации по нейробиологии и клинической психологии. И доктора, и больные обращались к ней по самым сложным вопросам и неизменно получали ценнейшую помощь. Теперь они с мужем жили в «трёшке» в районе Сухаревской площади, откуда до работы ей было совсем близко.
И вновь вернёмся к аппетиту.
– Ты, Мотя, поди, в кафешку идти намереваешься? Штурмом будешь брать или в очереди час стоять? – насмешливо спросила Наталья.
– Официанточку чуток соблазню – дело-то и выгорит! Без всякой очереди.
– Твой излюбленный мозговой штурм? Да она и сотой доли не поймёт… Твои эти любимые «откровенно радушные» девушки давно закончились. И образованные тоже.
Жена не любила, когда Матвей излишне, не осознавая своей старости, «распушал» свой уже «непышный» хвост.
– Я, разумеется, всё взяла с собой. В дорогу. – Она гордо открыла свой огромный чемодан.
Её предусмотрительность вновь одержала победу. Пять пластмассовых курверов с оладьями, котлетками и прочим, да ещё два термоса с фиточаями были извлечены под «бурные, нескончаемые» аплодисменты. Довольно бурно они были и употреблены по назначению. Евгений собрался было открыть рот, чтобы возблагодарить заботливую мать, но у него раздался звонок.
– Привет, Лёвчик! Рад тебя слышать! И тебя с наступающим! Нет, улетаем встречать Новый год в Париж, в Шереметьево ждём вылета… да, вот пятый час сидим… Да-да… Нет, Лялька прилетит в Париж к нам тридцать первого утром… На съезде, форуме ли… «сходняк» стилистов у них в Милане… Да? И как там в Болонье? Завтра вылетаешь домой, в Питер? Не расслышал… Послезавтра? …Ах, в Венецию!.. Да, отлично! Хорошо… Ты в своём амплуа… Дело на сто миллионов, говоришь? Помогу, конечно, чем смогу… Давай я к тебе… Хорошо, давай на твой «полтинник». Само собой! …Двадцать пятого января, в Татьянин день… Конечно… Хорошо… Счастливого Нового года! И Рождества! И ты передавай приветы и поздравления… Созвонимся ещё… Обнимаю!– Это дядя Лёва звонил? – обрадовалась Оля. – Что предлагает? Наверняка что-нибудь классное! Ты, папуль, ещё в прошлый раз обещал взять меня в компаньоны. Было? Помнишь? А что он делает в Болонье?
– ЕГЭ отменяет, – пошутил отец, памятуя, какое отвратительное ощущение оставило в своё время у дочери это экзаменационное бездарное действо. – Наши «образованцы-начальнички» хотят причесать «советскую» школу под так называемый «болонский» стандарт. Но ведь давно заметил мудрый Жванецкий, что «даже у наших лошадей наши лица, и для достоверного изображения итальянской жизни они негодны».
– Ты Лёвку спроси, – отозвался Матвей Корнеевич. – Дела ведь там у них вечно секретные. Но денежные. Это хорошо!
– Он тоже обещал! Дядя Лёва любит меня! Он говорит, что я толковая! Тем более уже взрослая! – хныкала Оленька.
– Хорошо, хорошо. Я к нему на пятидесятилетие в январе съезжу – мы с ним там и отпразднуем, и обсудим это его новое деловое предложение… Думаю, репертуар прежний: он нашёл некие древние истрёпанные письмена, мне нужно восстановить текст, расшифровать и т.п. Если… если… – Евгений чуть запнулся, – всё без… ненужных рисков, расскажу тебе суть дела, а там… поглядим. Взрослая она уже!