Занавес опускается: Детективные романы
Шрифт:
Но бывает, Анкреды смыкают ряды и действуют дружно. Так, например, в настоящее время они всей семьей объявили войну мисс Соне Оринкорт, посредственной актриске, с которой их семидесятипятилетний отец неожиданно закрутил роман. Этот взбалмошный старик привез указанную даму в Анкретон, и, похоже, она намерена остаться там навсегда. А началось все с того, что Соне, в прошлом обычной хористке, предложили попробоваться во втором составе на маленькую роль в „Единороге“ (Соня подходила по внешним данным). Это предложение было сенсационным новшеством. Попасть в труппу „Единорога“ почти так же престижно, как стать членом аристократического клуба „Будлз“. Мисс Оринкорт была первой опереточной актрисой, оживившей своим присутствием
Такова нынешняя обстановка в Анкретоне. Кое-что я узнал, когда бывал там сам, многое мне рассказал Томас — он, как ты убедишься, парень разговорчивый, и скрытность не относится к числу его пороков.
Вот, примерно так, дорогая Агата, я начал бы задуманный роман, но приступить к нему не осмеливаюсь. И еще: насколько я понимаю, ты будешь писать сэра Генри в образе Макбета. Дочка Полины, знаменитая Панталоша, сейчас тоже находится в Анкретоне, так что у тебя под рукой будет заодно прекрасный типаж и для образа Кровавого младенца, можешь не сомневаться».
Дочитав, Агата вложила странички назад в конверт, на котором крупными буквами было написано ее имя. Следивший за ней молодой человек тотчас впился глазами в конверт. Она перевернула его надписью вниз. Журнал у молодого человека сполз с колен и висел, раскрытый на середине. Агата с досадой увидела там собственную фотографию.
Вон оно что. Он ее узнал. Наверно, от нечего делать малюет какие-нибудь акварельки, решила она. По его виду похоже. Если до Анкретон-Холта все выйдут и мы останемся в вагоне одни, он обязательно полезет знакомиться, и поездка будет испорчена. Вот черт!
За окном городские окраины сменились стремительно разматывающимся гобеленом на сельские темы: живые изгороди, кривые овраги, нагие деревья. Агата с удовольствием любовалась пейзажем. Теперь, когда она позволила задурить себе голову и согласилась взяться за портрет, в душе у нее воцарилось некое равновесие. Ей было радостно сознавать, что муж скоро вернется. Мучившие ее сомнения отступили, она больше не боялась, что трехлетняя разлука воздвигнет барьер между ней и Рори. Комиссар Скотленд-Ярда обещал, что за два дня до приезда Родерика ей об этом сообщат; ну а пока поезд вез ее в Анкретон, где она будет работать среди незнакомых, но по крайней мере занятных людей. «Хорошо бы, их семейные коллизии не мешали старику позировать, — подумала она. — Иначе будет паршиво».
Поезд подъезжал к узловой станции, все пассажиры, за исключением сидевшего на чемодане молодого человека, начали собирать вещи. Именно этого она и боялась. Достав корзинку с бутербродами, Агата открыла прихваченную из дома книгу. «Если я буду при нем есть и читать, он вряд ли пристанет», — решила она и вспомнила, как сурово порицал Мопассан людей, которые едят в поездах.
Колеса опять застучали. Агата жевала бутерброд и читала «Макбета». Первые же строки воскресили в ее памяти всю пьесу, а ведь она думала, что совсем ее не помнит, — так одно, самое первое слово, произнесенное старым другом после долгой разлуки, мгновенно помогает нам вспомнить знакомые интонации и догадаться, что мы услышим дальше.
— Ради бога, простите, что я вас отвлекаю, — раздался рядом высокий тенорок, — но я всю жизнь мечтал с вами поговорить, а тут такая, ну просто ва-а-лшебная возможность.
Молодой человек успел соскользнуть с чемодана на скамейку и сейчас сидел напротив Агаты. Томно склонив голову к плечу, он улыбнулся.
— Умоляю, не думайте, что мною движут какие-либо опасные намерения. Вам не придется дергать за стоп-кран, уверяю вас.
— Ни минуты не сомневаюсь, — сказала Агата.
— Ведь вы Агата Трой, да? — суетливо продолжал он. — Не мог же я настолько ошибиться. Но какое, право, потрясающее совпадение! Сижу я себе на чемодане, читаю журнальчик и вдруг — надо же! — вижу эту вашу абсолютно ска-а-зочную фотографию. А рядом вы сами. Это же чудо! Если у меня вначале и были какие-то, совсем микроскопические сомнения, они развеялись, едва я увидел, что вы читаете этот жуткий опус.
Агата оторвалась от книги и подняла на него глаза.
— Вы про «Макбета»? Боюсь, я не совсем вас понимаю.
— Но ведь все сходится, — пробормотал он. — Ах да, конечно, я вам еще не представился. Седрик Анкред.
— Вот как, — помолчав, сказала она. — Начинаю понимать.
— Ну и наконец, в довершение, — ваше имя на конверте! Я, наверно, очень нахально на вас пялился, да? Но мне даже не верится, что вы будете писать портрет нашего Старца во всех его перьях и блестках! Костюм у него — просто ужас какой-то, вы представить себе не можете! А этот его чепчик!.. Будто из железа скроен. Старец — мой дедуся. Я сын Миллеман Анкред. А моего отца звали — только никому не рассказывайте — Генри Ирвинг Анкред. Представляете?!
Не зная, что сказать в ответ на этот монолог, Агата откусила кусок бутерброда.
— Так что, понимаете, я обязан был вам представиться, — продолжал он тоном, который Агата про себя определила как «игриво-обворожительный». — От ваших картин я просто умираю! Когда я понял, что смогу с вами познакомиться, то весь прямо затрепетал.
— Откуда вы узнали, что я буду писать сэра Генри? — спросила Агата.
— Вчера вечером я звонил дяде Томасу, и он мне рассказал. Понимаете, мне велели явиться пред очи Старца в Анкретон, а это выше моих сил, и я хотел отказаться, но тут, конечно, поменял все свои планы. Видите ли, — Седрик произнес это с такой ребячливой непосредственностью, что Агату передернуло, — дело в том, что я и сам немножко рисую. Я художник-модельер в фирме «Понт-э-Сье». Сейчас, конечно, вокруг сплошной аскетизм и занудство, но мы в нашей фирме потихоньку выкарабкиваемся из этой скуки.
Агата внимательно оглядела его: серебристо-зеленый костюм, бледно-зеленая рубашка, темно-зеленый пуловер и оранжевый галстук. Глаза у него были довольно маленькие, подбородок — мягкий и круглый, с ямочкой посредине.
— Осмелюсь сказать несколько слов о ваших работах, — продолжал щебетать он. — В них есть одна безумно импонирующая мне черта. Как бы точнее выразиться… У вас рисунок согласуется с предметом. В том смысле, что художественное решение выбирается не произвольно, не в отрыве от изображаемого предмета, а, наоборот, неизбежно вытекает из его сути. Оттого-то ваши картины всегда так гармоничны. Может, я говорю чепуху?