Занимательная смерть. Развлечения эпохи постгуманизма
Шрифт:
Подобные теории не в состоянии разъяснить причины стремительных изменений современной культуры, ибо они лишь затемняют особенности того культурного момента, который мы переживаем, и затушевывают его уникальность. Эти теории столь же мало способствуют пониманию того, откуда взялась увлеченность каннибализмом, насильственной смертью и апокалиптической тематикой в популярной культуре наших дней, как и обвинения консерваторов в адрес левых в создании «культуры смерти», мешающей им «постигнуть милосердного Бога», или в том, что левые и феминистские элиты вступили в сговор с целью разрушить «ценности нашей цивилизации» 209 . Подобно многим другим современным культурным феноменам, танатопатия не может быть описана в терминах существующего политического противостояния. Ее культурная значимость и проявления не совпадают с политическими размежеваниями правых и левых и наглядно демонстрируют глубину кризиса, в котором находятся эти понятия, больше неспособные описывать динамику современной культуры 210 . По словам Ричарда Уолина, смешение левых и правых подходов есть неизбежное
209
В качестве примера такого дискурса см.: Bruce T. The Death of Right and Wrong. Roseville, CA: Prima Publishing, 2003.
210
О кризисе понятий «правого» и «левого» см.: Mongin O. Face au scepticisme. Les mutations du paysage intellectuel (1976–1998). Paris: Hachette, 1998.
Как ни парадоксально, если когда-то внутреннее отрицание современных политических реалий (прав человека, конституционализма, власти закона) служило определенным стандартом для контрреволюционных мыслителей, то теперь оно стало популярным среди поборников левой идеологии 211 .
ГЛАВА 2.
КОММЕРЦИАЛИЗАЦИЯ СМЕРТИ: СОЦИАЛЬНЫЙ И ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ
В этой главе мы уделим внимание беспрецедентно стремительному распространению в последние десятилетия новых ритуалов и предметов потребления, имеющих отношение к смерти. Танатопатия – это не просто плод воображения, мир, сотканный из философских идей или кинематографических и литературных образов. Это социальный и культурный феномен, который по-разному проявляется в практиках современного общества. Анализ популярной культуры позволяет понять природу этих изменений.
211
Wolin R. The Seduction of Unreason. P. 14. См. также: Wolin R. The Wind from the East: French Intellectuals, the Cultural Revolution, and the Legacy of the 1960s. Princeton: Princeton University Press, 2004.
Первая часть этой главы представляет собой обзор антропологических и исторических исследований, показывающих резкие перемены, произошедшие в организации похоронных обрядов, способы распространения «мертвецкой» символики в моде, возникновение новых индустрий, таких как «темный туризм» и рынок сувениров, связанных с серийными убийствами (murderabilia), создание новых образовательных инициатив, возникновение неологизмов, связанных со смертью, и наконец, поразительную популярность таких празднеств, как Хэллоуин, и культа «Священной Смерти», Санта Муэрте. Во второй части я задамся вопросом, имеются ли у нынешнего культа насильственной виртуальной смерти какие-либо параллели с предшествующими историческими эпохами или же он представляет собой совершенно исключительный взгляд на смерть.
Смерть и общественная жизнь: празднества, культы, ритуалы, язык и мода
Похоронные обряды
В 1970-е годы, когда я была ребенком, я обычно проводила свои летние каникулы в Гомеле, небольшом белорусском городе. Из окон многоквартирного дома, где жила моя бабушка, открывался вид на большой зеленый внутренний двор. То и дело здесь устраивались похороны – дом был старый, и жили в нем в основном пожилые женщины еврейской и белорусской национальности.
При советском режиме национальность и вероисповедание практически никак не были связаны с похоронными ритуалами. В городах панихиды были сугубо гражданскими; в редких случаях родственники усопшего открыто заявляли о своей религиозной принадлежности. Поскольку это было скорее исключением, чем правилом, похоронные церемонии в СССР проходили по единому стандарту. Государственное похоронное агентство устанавливало четкий регламент траурной процедуры – исключения из правил были нечастыми 212 . Так было и в небольших городах, где население различалось по этническим и религиозным традициям, как, например, в Гомеле. Гроб с открытой крышкой выставлялся во дворе; тело покойника было покрыто цветами. У соседей была возможность сказать последнее «прости» усопшему. Поминальные речи были длинными, изобиловавшими клише. Поскольку в этом доме моего детства жили в основном одинокие старушки, я не припоминанию каких-либо погребальных песнопений или громких рыданий. По большому счету, погребальную церемонию устраивали скорее для соседей, нежели для членов семей. По окончании обряда прощания с усопшим похоронная процессия направлялась через весь город на кладбище. Рядом с траурным кортежем двигался оркестр, громко исполнявший похоронные марши, так что все в округе были в курсе: кого-то хоронят. После погребения участники процессии возвращались в квартиру покойного, чтобы остаться на поминальной трапезе, которая длилась несколько часов. Подавали специальные блюда и напитки – например, клюквенный кисель и кутью (вареный рис с изюмом). Меня очень пугали похороны – я боялась, что моя любимая бабушка тоже вдруг умрет. Но в Ленинграде, где жила моя семья, все было по-другому. Здесь не было принято привлекать внимание к похоронам, если, конечно, речь не шла о каком-нибудь партийном деятеле. В 1970-е годы в СССР культура отрицания смерти была типичной для крупных городов.
212
О кладбищах и похоронах в повседневной жизни советских людей см.: Kelly C. St. Petersburg: Shadows of the Past. New Haven: Yale University Press, 2014. P. 313–332.
В Советском
Чтобы исключить из похоронных обрядов любые религиозные элементы, в противовес традиционному православному погребению в практику советского ритуала была введена кремация. Первый крематорий был построен в Москве в 1927 году при Ново-Даниловском кладбище. К началу 1970-х годов в крупных городах СССР кремация стала стандартной процедурой, особенно среди малоимущих слоев населения и недавних мигрантов. В городах, которыми было проще управлять централизованно, панихида была гражданской, хотя некоторые элементы православной традиции – открытый гроб, прощание с телом и похороны на третий день – стали составными элементами советского обряда.
Несмотря на активную атеистическую пропаганду и серьезные меры пресечения, успех советской власти в деле десакрализации похоронного ритуала не был однозначным. Труднее всего коммунистическому режиму было держать под контролем обширные сельские просторы российской и белорусской глубинки. В деревнях и небольших населенных пунктах вплоть до конца ХХ века сохранялись основные составляющие православного похоронного обряда: посещение дома усопшего, отпевание в церкви, похоронная процессия с песнопениями и причитаниями, открытый гроб, погребение на третий день. Отказ от посмертного вскрытия, а также от помещения покойника в морг и кремации там был нормой 213 .
213
Соколова А. Д., Юдкина А. Б. Похоронно-поминальный обряд вне традиционной культуры: тенденции и динамика трансформаций в современной России // Этнографическое обозрение. 2014. C. 3–4.
В 1970-е годы американский похоронный ритуал тоже был вполне единообразным. Исследователи показывают, что погребальные обряды были унифицированы и контроль над процессом осуществляли не столько религиозные организации, сколько распорядители похорон. Как отмечали Хантингтон и Меткалф в классическом межкультурном исследовании, посвященном анализу похоронных ритуалов в 1970-е годы, американский подход был сугубо консервативным:
Учитывая огромное разнообразие похоронных обрядов в мировом масштабе и культурную неоднородность американского общества, можно было бы предположить, что в США мы будем иметь дело с самыми различными вариациями ритуала с учетом региональных, социальных и этнических особенностей. Но нет – на всем пространстве территории Соединенных Штатов мы наблюдаем на удивление унифицированный подход: быстрая доставка усопшего в похоронное бюро, бальзамирование, отрежиссированная «церемония прощания» и погребение 214 .
214
Huntington R., Metcalf P. Celebrations of Death: The Anthropology of Mortuary Ritual. Cambridge: Cambridge University Press, 1979. P. 187.
Со времен гибели Авраама Линкольна в американском похоронном ритуале бальзамирование стало типичным даже для христиан. Другой характерный элемент – погребение после прощания с усопшим в открытом гробу. Кроме того, как пишет Рональд Гримм,
[т]радиционные обряды относительно незатейливы <…> В нашем обществе не принято публично выражать чувства печали и горести, хотя мы и не скрываем своих личных эмоций <…> Мы не нуждаемся в трауре, хотя и отсутствие слез может быть воспринято как недостаточное переживание утраты <…> Наш контакт с усопшими минимален, погребение мы спешим осуществить подальше от торговых центров и жилых районов. Слишком продолжительные разговоры о покойных считаются отклонением от нормы. Мы страшимся смерти и в силу этого считаем невежливым или ненормальным много говорить на эту тему; перед усопшими мы не испытываем страха. Мы не считаем смерть чем-то грязным, но наш подход к делам похоронным сугубо прагматический – мы предпочитаем доверять это наемным профессионалам 215 .
215
Grimes R. L. Deeply into the Bone. P. 269; см. также P. 265.
В США, как и в России вплоть до начала 1990-х годов, отработанные на профессиональном уровне похоронные процедуры можно было рассматривать как трансформацию отрицания смерти в соответствующий ритуал. В начале 1990-х в Америке появились два новшества: растущая терпимость по отношению к кремации и хосписы 216 . В наши дни эти революционные по меркам того времени инновации воспринимаются так же привычно, как джазовый оркестр на похоронах в Новом Орлеане 217 .
216
Grimes R. L. Deeply into the Bone. Об истории кремации в ХХ веке и культуры похоронных обрядов см.: Laqueur Th. W. The Work of the Dead: A Cultural History of Mortal Remains. Princeton: Princeton University Press, 2015.
217
Santino J. Introduction: Festivals of Life and Death // Halloween and Other Festivals of Death and Life / Ed. J. Santino. Knoxville: University of Tennessee Press, 1994. P. xix.