Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев
Шрифт:
– Это значит, - терпеливо пояснил Холмс, - что сравнительно недавно, а именно в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году - видите? вот он, год издания...
– впервые была наконец опубликована первая завершенная редакция великого толстовского романа.
– А раньше она разве не публиковалась?
– механически спросил все еще ничего не понимающий Уотсон.
– Раньше публиковались лишь отдельные отрывки, относящиеся к этой редакции. Но в Государственном музее Льва Николаевича Толстого хранился огромный рукописный фонд "Войны и мира", насчитывающий свыше ста двадцати пяти тысяч
– Ста двадцати пяти тысяч!
– воскликнул потрясенный Уотсон.
– Этот рукописный фонд, - невозмутимо продолжал Холмс, - был тщательно изучен старейшим исследователем творчества Толстого, авторитетнейшим знатоком его рукописного наследия Эвелиной Ефимовной Зайденшнур, проработавшей в музее Толстого шестьдесят лет.
– Шестьдесят лет!
– повторил ошеломленный этим обилием обрушившихся на него цифр Уотсон.
– Благодаря этому гигантскому труду "Литературное наследство", - все так же невозмутимо продолжал Холмс, - получило наконец возможность опубликовать полный и цельный текст первой завершенной редакции "Войны и мира".
– Стало быть, эта сцена...
– сообразил наконец Уотсон.
– Да, эта сцена, которую вы изволил назвать благостной и, кажется, даже беспомощной...
– Как вам не стыдно, Холмс! Ведь я же не знал...
– Не смущайтесь, Уотсон. Я думаю, что Лев Николаевич Толстой на вас не обиделся бы. Не зря же он сам отказался от этой концовки романа.
– Ах, так это, значит, была концовка?
– Ну да. Можете убедиться. Вот... Прочтите последнюю страницу.
Уотсон послушно раскрыл книгу и прочел:
ИЗ ПЕРВОЙ ЗАВЕРШЕННОЙ РЕДАКЦИИ
РОМАНА ЛЬВА ТОЛСТОГО "ВОЙНА И МИР"
На другой день был смотр; после церемониального марша Кутузов подошел к гвардии и поздравил все войска с победой.
– Из 500 тысяч нет никого, и Наполеон бежал. Благодарю вас, Бог помог мне. Ты, Бонапарт, волк, - ты сер, - а я, брат, сед, - и Кутузов при этом снял свою без козырька фуражку с белой головы и нагнул волосами к фрунту эту голову...
– Ураа, аааа!
– загремело 100 тысяч голосов, и Кутузов, захлебываясь от слез, стал доставать платок. Nikolas стоял в свите, между братом и князем Андреем. Петя орал неистово "ура", и слезы радости и гордости текли по его пухлым, детским щекам. Князь Андрей чуть заметно добродушно, насмешливо улыбался.
– Петруша, уже перестали, - сказал Nikolas.
– Что мне за дело. Я умру от восторга, - кричал Петя и, взглянув на князя Андрея с его улыбкой, замолчал и остался недоволен своим будущим сватом.
Обе свадьбы были сыграны в один день в Отрадном, которое вновь ожило и зацвело. Nikolas уехал в полк и с полком вошел в Париж, где он вновь сошелся с князем Андреем. Графиня Марья жила с тестем, тещей и племянником и Соней в Отрадном. Piere с Наташей жили в Москве, занятые отстройкой дома. Во время их отсутствия Piere, Наташа, графиня Марья с племянником, старик, старуха и Соня прожили все лето и зиму 13 года в Отрадном и там дождались возвращения Nikolas и Андрея.
Конец
– Да, - ответил Холмс на вопросительный взгляд Уотсона.
– Именно на этой фразе Лев Николаевич сперва поставил последнюю точку и собственной своей рукой
– Вам бы только издеваться надо мной, - обиделся Уотсон.
– А разве не вы только что назвали эту финальную сцену благостной, беспомощной и как-то еще... Кажется, плоской?
– ехидно осведомился Холмс.
– Так я ведь не о сцене говорю, а обо всем романе. Сцена Толстому и в самом деле не удалась. Может быть, он торопился, хотел скорее закончить работу. Я не знаю. Но разве так уж необходимо ему было, чтобы князь Андрей умер, чтобы погиб Петя...
– Первая завершенная редакция "Войны и мира", сказал Холмс, - была закончена Толстым в конце тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года. А окончательный текст романа был завершен в декабре тысяча восемьсот шестьдесят девятого. Я надеюсь, вы не станете утверждать, что Толстой целых два года работал над своим романом зря?
– Не пытайтесь изобразить меня совершенным болваном!
– вспылил Уотсон.
– Я прекрасно понимаю, что если Толстой продолжал работу над романом, да еще целых два года, так уж наверняка он его не ухудшил.
– Браво, Уотсон! Это замечание делает честь вашей проницательности. Тем более что совсем недавно произошел такой казус. Один российский издатель некто Захаров, - представьте, выпустил в свет эту раннюю редакцию толстовского романа, а в рекламке написал, что она гораздо лучше окончательной. Прямым дураком Льва Николаевича выставил.
– Какая чушь!
– вспылил Уотсон.
– Верно, невежда какой-нибудь? Среди издателей такие ведь нередко попадаются.
– Да нет, - возразил Холмс.
– Про этого вроде такого не скажешь. Все мои друзья о нем отзываются как о человеке начитанном, образованном. Притом - хорошего вкуса.
– Как же он мог такую глупость сморозить?
– Ах, Уотсон!
– вздохнул Холмс.
– Чего не сделаешь ради денег! Заработать хотел на этой своей нехитрой выдумке - вот вам и вся разгадка... Вернемся, однако, к Толстому. Вы справедливо заметили, что Лев Николаевич еще целых два года трудился над своим романом не для того, чтобы его ухудшить...
– Разумеется. Не сомневаюсь, что многое он наверняка углубил, развил, улучшил. Но разве не мог он при этом оставить в живых всех своих прекрасных героев? Вы знаете, я сцену смерти князя Андрея несколько раз перечитывал. И каждый раз надеялся: а вдруг не умрет! И каждый раз, когда он все-таки умирал, у меня - мороз по коже...
– Неужели вы не понимаете, Уотсон, - уже без своей обычной иронической усмешки, мягко заговорил Холмс.
– Неужели вы не понимаете, что в таком сложном произведении, где все так прочно сцеплено, малейшее изменение в судьбе одного героя повлекло бы за собой целый ряд серьезнейших изменений во всей структуре романа.