Западная Европа. 1917-й.
Шрифт:
«Атакующей стороной» в споре о методах управления выступали теперь сторонники «сильной власти». Их знаменосец, газета «Морнинг пост», все лето и осень резко критиковала «нерешительность, колебания и робость» английского правительства, которое «боится собственной тени… и пытается примирить там, где надо приказывать»{112}.
Уступки Аддисона (а затем и Черчилля) машиностроителям вызвали у редакции «Морнинг пост» нескрываемое раздражение. Она называла их «безумными уступками» и возмущалась тем, что уголовные кары, предусмотренные Законом об охране королевства, налагаются «недостаточно энергично».
«Робкой» и «либеральной» политике правительства «Морнинг пост» и ее единомышленники демагогически противопоставляли «волю нации», Которая якобы «готова признать необходимую дисциплину» и «устала от руководителей, которые не умеют руководить». Английский рабочий, если верить этой газете, жаждал «твердого и уверенного руководства», ибо он «сначала англичанин, а затем уже член тред-юниона»{113}.
Критика газетой либеральной политики «полумер и уступок» встречала безусловное одобрение части английских фабрикантов и заводчиков. В некоторых докладах обследовательских комиссий особо отмечались жалобы нанимателей на «колеблющуюся и неуверенную» политику правительства в рабочем вопросе. «Сегодня раздают обещания, завтра грозят… Стачки объявлены незаконными, но многие из них не повлекли за собой уголовных кар…»{114}
Требование «твердой» рабочей политики шло рука об руку с требованием репрессий по отношению к противникам войны. Расстрел Керенским июльской демонстрации петроградского пролетариата и позднейшие его контрреволюционные высказывания и мероприятия воспринимались английскими реакционерами как своего рода руководство к действию. В опубликованных в «Морнинг пост» письмах читателей выражались «удивление» и «возмущение» тем, что власти не запрещают деятельность антивоенных организаций и «позволяют прогерманцам вести свою ядовитую пропаганду в то время, как в России правительство арестовывает и заключает в тюрьму своих ленинистов»{115}.
25–29 сентября «Таймс» выступила с серией статей, озаглавленных «Фермент революции». Автор их, оставшийся анонимным, находился, как сообщала редакция, в тесном контакте с деятелями английского рабочего движения. Суть его статей сводилась к тому, что в Англии существует революционное движение, непосредственная цель которого — низвержение английского капитализма. «Апостолы» этого движения — интеллигентная молодежь из хорошо оплачиваемой прослойки рабочих. Его рядовые участники — едва ли не все английские рабочие. Подстрекаемые «вождями», они требуют прибавки за прибавкой. Им ее дают, ибо иначе они бастуют. «Успех поощряет аппетит. Каждая новая уступка становится отправным пунктом для предъявления новых претензий. Требования растут как снежный ком, и рабочие сами не знают, куда их ведут… Стачка за стачкой, удар за ударом, пока капитализм не будет разрушен… К чему это приводит — мы можем видеть сегодня в России. Если мы не проявим мудрость, мы увидим это завтра у нас». Автор статей утверждал также, что праву рабочих на стачки правительство и предприниматели должны противопоставить свое право на подавление стачек. Военный кабинет, заключал он, не проявил должной твердости и идет к катастрофе. Его решительные действия (если он пойдет на них) будут поддержаны общественным мнением.
Статьи о наличии в Англии революционного движения, цель которого — низвергнуть капиталистический строй, опубликованные в такой авторитетной газете, как «Таймс», привлекли всеобщее внимание. Судя по некоторым данным, они встревожили даже членов Военного кабинета{116}. Отклики на «Фермент революции» появились не только в столичной, но и в провинциальной прессе. Сторонники «твердой политики» безоговорочно одобряли все утверждения анонимного автора. Возражения либералов носили не столько принципиальный, сколько практический характер. Они утверждали, что автор «Фермента революции» преувеличивает опасность и что в Англии не хватит «анархистов» (т. е. революционеров) «даже на то, чтобы заполнить концертный зал»{117}. Некоторые противопоставляли «прусским методам» управления, к которым призывал автор статей в «Таймс», либеральные реформы Черчилля.
В споре о методах управления, разгоревшемся вокруг «Фермента революции», приняли участие не только профессиональные политики и публицисты. Редакция «Таймс» в течение всего октября публиковала многочисленные письма рядовых читателей газеты с откликами на эти статьи. Один из авторов писем советовал правительству «набраться храбрости» и решиться наконец на «политику твердых мер». Другой предлагал правительству установить максимальный уровень зарплаты рабочих. Когда этот уровень будет достигнут, стачки окажутся бессмысленными, так как поднять заработную плату выше установленного лимита все равно будет нельзя. Количество стачек резко сократится.
В некоторых высказываниях читателей явственно звучал призыв к разгрому народных выступлений.
Опубликовала «Таймс» и несколько писем читателей, несогласных с автором «Фермента революции». В одном из них говорилось, что анонимный этот автор «немножко подслеповат», если думает, что строгие меры правительства могут остановить революционное движение. «В России этого не произошло»{118}.
Спор о методах управления перерастал в другой спор, также немало в то время английское общественное мнение волновавший, — в спор о демократии.
Империалистическая война, приводя к зажиму демократических свобод в воюющих странах, наталкивала наиболее реакционную часть европейской буржуазии на мысль о возможности и в мирное время укрепить свою власть, сохранив военные, диктаторские методы управления. В этом смысле первая мировая война уже одним тем, что она шла, готовила почву для фашизма. Февральская революция в России — не столько само свержение самодержавия, сколько последующее углубление революции, в котором многие западноевропейские буржуа видели результат «чрезмерной демократизации», — еще более усиливали антидемократические настроения в их среде.
Эта общая тенденция проявилась и в Англии, хотя и в значительно меньшей степени, чем в странах, где социальные противоречия были острее, а приверженность буржуазии к демократическим и парламентским традициям слабее.
Война способствовала падению роли и престижа британского парламента, и английские либералы были этим весьма встревожены. Они много и горько писали о том, что парламент стал «агентом правительства, вместо того чтобы быть его хозяином»{119} и т. п. В свете революционных событий в России и рабочих выступлений в самой Англии «правление без парламента» и растущее безразличие к парламенту населения представлялись либералам особенно опасными: ведь это английскую парламентскую систему противопоставляли они русской революции. Они громко жаловались поэтому на происшедший в Англии «развод» между исполнительной и законодательной властью и на все лады доказывали неправоту тех «мужчин и женщин», которые «высмеивают палату общин как изжившее себя и оторванное от жизни учреждение»{120}.
«Мы стали регистраторами действий правительства и орудием для поставки ему необходимых средств. Время ли сейчас, когда авторитет правительства ставится под вопрос, когда дух революции витает повсюду, время ли сейчас, подходящий ли момент сейчас лишать представительные учреждения их законных функций, уменьшая их авторитет в глазах народа?!» — восклицал в палате общин либерал Коллинз{121}.
Англия была страной прочных и давних парламентских традиций, и как бы ни упал в этой стране авторитет парламента в годы войны, но партии, которая отрицала бы буржуазную демократию и парламентские формы правления, в Англии в эти годы не возникло. А исконный противник либералов — партия консерваторов также была парламентской партией, и ее члены не раз заявляли о своей верности парламентским традициям.