Западная Европа. 1917-й.
Шрифт:
Бурный 1917 год делал подобные расчеты все более шаткими, и английские правящие классы, пока еще в лице отдельных своих представителей, все острее ощущая себя меньшинством, заговорили о правах последнего.
Было бы ошибочно пытаться связать отдельные выпады против демократии, так же как и попытки пересмотреть само понятие демократии, в некую единую и цельную систему взглядов. До создания такой системы в Англии в 1917 г. дело еще не дошло. Однако и отдельные «партизанские» нападки на традиционную для этой страны либерально-демократическую идеологию и фразеологию не лишены значения. Вкупе с разгромом митингов английских Советов рабочих и солдатских депутатов они приобретают весьма выразительное звучание. К этому вопросу мы еще вернемся.
К
Не следует, однако, забывать, что послевоенная перестройка действительно сулила правящим классам множество забот и что послевоенные проблемы уже в 1917 г. тревожили их и на самом деле немало.
Признав под давлением обстоятельств необходимость ограничить политические свободы в годы войны, либералы горестно вздыхали о своем отказе «от дорогих им политических принципов» и всячески подчеркивали временный, преходящий характер этого отказа.
Тезис о том, что конституционные свободы в Англии должны быть во всей их полноте восстановлены «назавтра после заключения мира», был в годы войны чем-то вроде официального кредо английского либерализма. Повторяли его либералы часто и настойчиво. За категоричностью утверждений крылись между тем неуверенность, углубляющийся кризис либеральных идей. Уже одна только обнаружившаяся в войну непригодность либерального метода управления в чистом его виде для достижения победы явилась серьезным ударом по либеральным доктринам, породила у либералов ощущение неполноценности этих доктрин.
Это сказывалось на постановке ими многих вопросов.
Так, вмешательство государства в экономическую жизнь страны (характерное для военных лет) противоречило принципу «свободы предпринимательства» и порождало бурные протесты многих либералов, превозносивших пресловутую английскую «индивидуальную инициативу», на которой, как они уверяли, основывалась сила и слава Англии.
Но успехи, достигнутые английской военной промышленностью под контролем государства, казались столь разительными, что далеко не все либералы решались не задумываясь этот военный опыт отвергнуть.
«Некоторым кажется, — полемизировала с приверженцами «свободной инициативы» либеральная «Пел-Мел газет», — что наше правительство после войны должно будет позволить частным лицам вести свои дела, как они того захотят… Но прошлое не возвращается. Мы не можем пойти назад, даже если бы мы того захотели, и не должны желать этого, даже если бы мы могли»{130}.
Но если жизнь заставляла многих либералов согласиться с тем, что «вернуться к старому существованию» невозможно, и если некоторые из них и действительно были готовы «обменять старую ложку на новую», то отказ от убеждений, составлявших самую суть либеральной доктрины и, что называется, впитавшихся в кровь, был все же делом не простым. Переход экономики на рельсы государственного капитализма, пусть даже только на время войны, воспринимался многими, если не всеми либералами весьма болезненно. «Мы так склонны мыслить понятиями XIX — первых лет XX столетия, смотреть на экономическую организацию общества в том виде, в каком она сложилась, как на нечто постоянное… почти как на закон природы, что нам очень трудно — большинству из нас во всяком случае — найти в себе
Возможность беспрепятственно вернуться «назавтра после заключения мира» к довоенным политическим порядкам также вызывала у либералов немалые сомнения. В либеральной прессе пет-нет да и проскальзывали горестные признания в том, что «сломанные традиции бывает нелегко возродить».
Однако на первом месте среди проблем завтрашнего дня стояли не столько экономические вопросы, сколько уже знакомые нам проблемы «сдерживания» народных масс и наилучших методов управления ими (уже после войны).
Наиболее реакционные группы консерваторов, втайне надеясь, что правящим классам удастся укрепить свою власть, сохранив и после заключения мира законы военных лет, предпочитали до поры до времени на эту тему не распространяться. Либералы, чувствуя, что их старые приемы управления массами окажутся в послевоенное время недостаточно эффективными, ощупью искали новые. Они обращались к своим соотечественникам с призывом «одержать не только военную, но и духовную победу», «выдвинуть новые, свежие идеи» и вздыхали о людях «с более широкими взглядами, чем люди старых политических партий». «Война идей, которая предстоит нам, будет столь же иссушающей, столь же разрушительной, как и война армий», — мрачно предрекал 13 сентября 1917 г. «Нейшн».
Но речь шла не только о поиске идей. Как, например, быть с восстановлением целого комплекса довоенных прав и «привилегий» тред-юнионов: от запрета «разводнения» до запрета предпринимателю брать на работу не членов профсоюза? Рабочие завоевали их в упорной борьбе с предпринимателями и очень ими дорожили. Но в 1915 г. правительство добилось от руководителей тред-юнионов (а те — от рядовых своих членов) согласия на отмену на время войны всех этих профсоюзных «вольностей и прав». Оно громогласно и торжественно обещало тогда восстановить их «назавтра после заключения мира». Подсчитано, что члены английского правительства только в 1915–1916 гг. выступали с официальными заверениями в том, что права тред-юнионов будут полностью восстановлены сразу после окончания войны, не менее 12 раз{132}.
Конечно, английские фабриканты и заводчики не были все на одно лицо. В либеральной прессе 1917 г. не раз встречается характерное деление предпринимателей на «хороших» и «плохих»: «Хорошие» смотрят «поверх своего баланса», т. е. интересуются не только непосредственной выгодой, используют на своих предприятиях в поисках дружеских отношений с рабочими либеральные методы. «Плохие» не понимают велений времени. Они видят в рабочем род «сырья для промышленности» и хотят отмены всех законов, ограничивающих их самовластие на предприятии. Поэтому они недовольны «колеблющейся и неуверенной» политикой правительства и требуют неуклонного проведения в жизнь запрета стачек.
Либералы, порицая вторых, всячески популяризировали опыт первых[6].
Однако восстанавливать довоенные права тред-юнионов английские предприниматели — и «плохие», и «хорошие» — одинаково не хотели. «Ни один из 20 тыс. нанимателей, которые перестроили работу на своих предприятиях и… обязались, что это только на время войны, не имеет ни малейшего намерения восстановить на предприятии довоенные условия работы… Идти назад невозможно. Предприниматели откажутся это сделать. Правительство не сможет их заставить», — заявлял либеральный «Нью-стейтсмен». Журнал этот утверждал далее, что предприниматели (очевидно, «плохие») приватным образом заявили правительству, что ему следует нарушить данное рабочим обещание и встретить лицом к лицу тот «великий шум и гневный взрыв стачек», какие несомненно последуют. Они, наниматели, писал «Нью-стейтсмен», «не хотят отказаться от самовластия, которого они достигли, и заявляют, что намерены даже его усилить…»{133}