Западная Европа. 1917-й.
Шрифт:
В первые годы войны, пока военное истощение Франции и порожденная войной экономическая разруха еще не успели полностью сказаться, народные массы верили буржуазной пропаганде. Они были настроены оборончески, и политика «священного единения» приносила буржуазии свои плоды. Стачки происходили редко, а те, что происходили, представляли собой мелкие, непродолжительные, строго локализованные конфликты. Во Франции царило внешнее спокойствие.
Но в январе — феврале 1917 г. прошли упорные и длительные стачки на военных предприятиях. Одна из них, в Роанне, в которой участвовало более 6 тыс. человек, сопровождалась демонстрациями против войны. Она «приняла характер мятежа»{160}.
Весна 1917 г. была запоздалой и холодной. В ряде коммун, в частности в промышленных
I
В первые дни после свержения русского самодержавия во Франции, как и в других странах Антанты, была пущена в оборот (она продержалась недолго, события не замедлили ее опровергнуть) правительственная версия о том, что революция в России совершена ради более энергичного ведения войны. Усиленно муссировалось также сравнение русских событий с французской революцией конца XVIII в.[9]
Империалистическая война, продолжения которой французские буржуа ожидали от русского пролетариата, приравнивалась ими к освободительным войнам французского Конвента.
Французское правительство, палата депутатов, сенат, руководящие органы политических партий (в том числе и социалистической) выступали с цветистыми приветствиями Временному правительству и «благородной русской Думе». За их славословиями крылась, однако, тревога: не возьмут ли в России верх силы, выступающие против войны? Тревога росла, и, как писала газета «Эвр», каждое утро французы, разворачивая свою газету, спрашивали себя: «Что же в конце концов из всего этого (т. е. из русской революции. — К. К.) получится?»{162}
Правящие круги боялись заключения Россией сепаратного мира. Боялись революционизирующего воздействия русских событий на французский народ, и некоторые, как и в Англии, пытались бороться с этим воздействием, противопоставив революции реформу. «У нас пет более во Франции Бастилий, которые надо разрушить (т. е. нам не нужна революция. — К. К.), но нам предстоит осуществить большую программу реформ». Их «требуют обстоятельства», читаем мы в «Информасьон»{163}.
Все же голоса сторонников буржуазно-демократических реформ звучали во Франции весной 1917 г. слабее, чем в Англии, или, как увидим, в Италии. Возможно, их заглушала цензура.
Уже со второй половины марта 1917 г. рабочие собрания начали принимать восторженные резолюции, приветствовавшие «торжество революционной борьбы в России»{164}.
1 апреля 1917 г. в Париже состоялся большой митинг в честь русской революции — едва ли не первый массовый митинг во французской столице с начала войны. Задуманный его организаторами, руководителями буржуазной Лиги прав человека, как «патриотическая демонстрация», он должен был обратиться к русским рабочим с призывом продолжать войну. Митинг всячески заранее рекламировали, о нем сообщали газеты и т. п. Пришли на него 5 тыс. (по некоторым данным, 6 тыс.) человек. Среди них были русские эмигранты, французские солдаты, буржуа, много кадровых парижских рабочих. С трибуны выступал «цвет» французского и международного социал-шовинизма: Э. Вандервельде, Л. Жуо. Но «патриотической демонстрации» не вышло. В ответ на воинственные речи аудитория требовала мира, улюлюкала, свистела, кричала: «Да здравствует русская революция!», «Долой войну!»{165}
К широким массам французского народа понимание русских событий как «революции мира» и как стимула к борьбе за мир пришло несколько позднее, после краха надежд, связанных с наступлением генерала Р. Нивелля.
Готовя в первые месяцы 1917 г. это наступление, французский главнокомандующий не скупился на обещания. Он предрекал молниеносный прорыв немецкого фронта, освобождение оккупированных врагом департаментов, мир победоносный и скорый. На фронте командиры получили приказ «разогреть» свои усталые войска перспективой близкой победы. Они говорили солдатам, что те врежутся во вражеские части, как «нож в масло»{166}. В тылу даже глава правительства А. Рибо счел возможным, выступая в палате депутатов, намекнуть на близкую победу: «Я надеюсь, я не могу ничего предсказывать, но я надеюсь, что наши усилия приведут, наконец, к окончанию этой ужасной войны»{167}.
Истомленная войной страна впитывала в себя подобные заявления и обещания, как иссохшая земля воду. В Париже, в провинции ждали близящегося победного конца войны. Но, начавшись 16 апреля 1917 г., наступление генерала Р. Нивелля уже через час закончилось провалом. Как известно, оно принесло гибель многим десяткам тысяч французских солдат.
Для живших радостной надеждой французской армии и тыла это было большой силы моральным шоком. «Все сияние лазури не сделает светлее эти дни. Неудача последнего наступления и разочарование в нем давит ужасным грузом на страну», — писал 3 мая 1917 г. известный французский писатель А. Жид{168}. «Тревожные события держат нас за горло. Я запретил себе говорить об этом, но я не могу думать ни о чем другом», — занес он в свой дневник двумя днями раньше.
Теперь путь для понимания широчайшими массами французов необходимости борьбы за мир был в значительной мере расчищен. Ответом французского народа на события во Франции и в России стали стихийно вспыхнувшие[10] стачки в тылу и восстания во французской армии в мае — июне 1917 г.
II
Массовые выступления французских солдат начались 17 апреля 1917 г., т. е. назавтра после «бойни Нивелля». В последующие недели они шли учащаясь, и с 28 мая по 7 июня 1917 г. во французских воинских частях вспыхивало в среднем по 7 восстаний в день, а 2 июня их произошло 17. Со второй декады июня кривая солдатских восстаний пошла вниз, и в конце 1917–начале 1918 г. они вовсе прекратились.
В общей сложности количество солдатских выступлений достигло 250. Две трети всех французских воинских частей оказались в большей или меньшей степени втянутыми в солдатское движение протеста. Не менее 40 тыс. (а по другим данным, и все 100 тыс.) солдат активно участвовали в нем{169}.
Солдатские мятежи вызвал сложный комплекс причин: усталость солдат после трех лет войны, тяжелейшие условия окопного быта, крах надежд на скорое заключение мира (в случае удачи наступления генерала Нивелля) и т. п. Воздействие на бунтовщиков «русского примера» (как событий в самой России, так и восстания русских частей во Франции) не вызывает сомнений и подтверждается многочисленными свидетельствами современников и документами эпохи. «Усталость, задержка отпусков, — перечислял Г. Эрве, социалист в прошлом и ярый шовинист в настоящем[11], причины солдатского недовольства, — все это ничего бы не значило без этой дьявольской русской революции… Я получал письма от храбрых ребят с фронта. Они серьезно полагали, что надо во Франции сделать революцию, как в России. Комитет рабочих и солдат! Эти слова имели для них магическое значение»{170}.
В окопах циркулировали листы с подписями в пользу создания французских комитетов рабочих и солдат. В письмах солдат с фронта говорилось, что «русские указывают путь, которым надо следовать». Генерал Франше д’Эспере признавал в частном письме, что русская революция служит солдатам образцом, а П. Пенлеве, описывая восстание, которое он считал типичным, писал, что одни его участники, бунтуя, ругают своих командиров, другие — восхваляют идеи русской революции и пример русских солдат.
Большинство солдатских выступлений длились день-два, а то и несколько часов. Некоторые затягивались на четыре-пять дней, на неделю. Чаще всего бунтовщики отказывались идти на передовую и участвовать в наступлении. Но нередко солдаты выдвигали политические требования, поднимали красное знамя и пели «Интернационал».