Западная Европа. 1917-й.
Шрифт:
В страшную для правительства Франции первую неделю июня политический, антивоенный характер солдатских мятежей проявился с особой силой. В эти дни солдаты, бунтуя, кричали не только «Долой войну!», по и «Да здравствует русская революция!». Они собирались на сходки, избирали по образцу русских комитетов рабочих и солдат свои солдатские комитеты и вступали в контакт с другими восставшими частями.
Именно в первые дни июня солдаты предприняли известную попытку пойти на Париж и заставить правительство заключить мир. Их остановили, двинув против них кавалерию.
Одновременно с восстаниями в действующих частях проходили антивоенные выступления солдат-отпускников в поездах и на вокзалах. Освободившись на несколько дней от офицерского надзора, солдаты чувствовали себя вырвавшимися на свободу. Они били стекла вагонных окон, ломали вагонное оборудование, кричали: «Да здравствует мир! Да здравствует Россия!» Справиться с ними офицерам было нелегко: солдаты освобождали своих товарищей, если полиция решалась тех арестовать, нападали на жандармов, и дело доходило подчас до кровопролития. Так, цензор П. Оллар вспоминает: «Серьезные волнения, приведшие к человеческим жертвам, произошли 10 июня на вокзале Сен-Жермен де Фос. Эти новости цензура задерживает, но они просачиваются»{171}. Волнения отпускников вспыхнули в 119 поездах и на 130 вокзалах, в том числе и особенно на парижских{172}.
Подавление солдатских выступлений связано с именем А. Ф. Петена. 29 апреля 1917 г. он был назначен начальником генерального штаба, а 15 мая — главнокомандующим французской армией. Выступая вскоре после этого перед членами французского правительства, он заявил, что для «успокоения» армии надо преподать примеры жестоких расправ в каждом взбунтовавшемся полку и что «первое впечатление террора необходимо»{173}.
Имеется достаточно данных о том, какими способами маршал Петен создавал «впечатление террора». Восставших солдат полагалось предавать суду военного трибунала. Но нередко их расстреливали (без всякого суда) на месте. Были и случаи децимирования (т. е. расстрела каждого десятого) восставших воинских частей. Иногда командир честным словом гарантировал «бунтовщикам» жизнь. Они сдавались, и их казнили. Бывало и так, что командир «усмиренной» части, не имея возможности расправиться с полком или всей ротой, сам «назначал» зачинщиков из числа неугодных ему солдат. «Вот этот, — говорил он, — этот, этот и этот».
1 июня Петен явочным порядком запретил предварительное расследование дел, рассматривавшихся военными трибуналами. В последующие дни было ограничено, а для присужденных к смерти и вовсе отменено право апелляции к высшей судебной инстанции. Президент французской республики отказался в пользу Петена от принадлежавшего ему по конституции права помилования приговоренных к смертной казни.
Военные трибуналы решали теперь судьбу «бунтовщиков», не собрав о них предварительных данных, без свидетелей, без документов. Командиры воинских частей, при которых трибуналы работали, всячески «нажимали» на их членов, требуя вынесения суровых приговоров. Смертные приговоры должны были приводиться в исполнение немедленно по получении телеграфной санкции Петена. Дамоклов меч навис и над теми офицерами, которые не проявляли, по мнению главнокомандующего, должного пыла в репрессиях. «Есть офицеры, — писал Петен 8 июня 1917 г. в циркуляре, адресованном командирам французской армии, — которые скрывают от своих начальников признаки дурного настроения, царящего в их полках. Другие не проявляют, респрессируя, должной инициативы и энергии». Между тем «инерция равносильна соучастию» — и генерал-аншеф решил «наложить на малодушных все необходимые санкции. Он, наоборот, поддержит своим авторитетом всех тех, кто проявит силу и энергию в репрессиях»{174}.
Действовать одним только методом террора, и тем более долго, было, однако, опасно. Это грозило всеобщим взрывом. Военный министр Пенлеве, соглашаясь под нажимом Петена со всеми основными его требованиями, «умолял» в то же время главнокомандующего быть умеренным{175}. Даже такой заядлый сторонник «твердого курса», как Р. Пуанкаре, просил Петена проявлять гуманность, «дабы не поселить в душах солдат уныние и злобу»{176}.
Петен и сам не мог этого не понимать. Соединение мер устрашения с мелкими поблажками и уступками солдатам составляло основу его концепции «успокоения» армии. 2 июня, в разгар солдатских восстаний и кровавого их подавления, он распорядился, чтобы командующие корпусами лично следили за подготовкой поваров для походных кухонь, 9 июня потребовал от министра продовольствия увеличить отпуск свежих овощей для армии. Были улучшены бытовые условия для отводимых с передовой на отдых воинских частей, спешно даны индивидуальные отпуска тем солдатам, которые их своевременно не получили.
Для солдат, уезжающих в отпуск, теперь формировались скорые поезда, открывались на перевалочных пунктах столовые, табачные киоски. Были призваны на помощь благотворительные учреждения, и светские дамы с очаровательной улыбкой протягивали утомленным отпускникам даровую чашку кофе. Одновременно на большие вокзалы были введены усиленные отряды полиции и жандармов, были арестованы многие «подозрительные штатские».
С конца июня антивоенные выступления солдат-отпускников стали происходить реже. В июле они вовсе прекратились.
Движение пошло на спад. Но правящая верхушка остро чувствовала неполноту и непрочность достигнутого «замирения». Пункаре находил, что в армии затишье, но она напоминает «воду, которая спит»{177}. А. Ферри, видный член палаты депутатов, посетивший летом 1917 г. многие воинские части, считал, что в армии «огонь таится под пеплом»{178}.
Петен признавал (в строго приватной беседе), что, хотя ему и удалось, как он полагал, улучшить моральное состояние армии, оно «может снова быстро измениться»{179}.
Теперь, когда были «преподаны устрашающие примеры», Петен охотно множил либеральные мероприятия и охотно выступал в роли «доброго отца» своих подчиненных. Он чуть ли не ежедневно посещал ту или иную воинскую часть, беседовал с офицерами, а иногда и с солдатами, награждал орденами одних, одаривал табачком других.
Во второй половине июня, когда волна солдатских выступлений спала, в армии было восстановлено во всей полноте право апелляции, президент республики вернул себе право помилования солдат, приговоренных к смертной казни. Однако даже и поздней осенью 1917 г. система французского военного «правосудия» не была еще свободна от «исключительных мер» весны и лета.
«Это недопустимо, чтобы защитник солдата, представшего перед судом военного трибунала, назначался прокурором. Это беззаконие и это недопустимо, чтобы этому защитнику не давали времени даже на то, чтобы посмотреть досье, и чтобы он не имел возможности общаться с обвиняемым, но таков режим в настоящее время», — говорил в палате депутатов республиканец-социалист Поль-Меньо{180}.
Вопрос о России занимал в петеновской схеме «успокоения» армии особое место. Генерал-аншеф утверждал, что едва ли не главной причиной солдатских волнений явилось то, что французская пресса слишком много писала о русской революции. Она должна была освещать русские события «avec discretion» — «с умеренностью», и ей вовсе не следовало доводить до сведения французских солдат, что в Петрограде создан Совет рабочих и солдатских депутатов, что в частях русской армии работают солдатские комитеты и что русские солдаты не должны более отдавать честь офицерам{181}. Петен хотел, чтобы военная цензура — и без того чрезвычайно суровая во Франции — действовала еще строже и печать прекратила «разговоры о России».
В политических кругах не все (даже сторонники Петена) с этим соглашались. Эрве, например, предпочитал спекулировать на симпатии французских солдат к русской революции. От наших пуалю (солдатиков) «можно еще многого добиться, несмотря на их усталость, — заявлял он. — Надо только сказать им, что судьба русской свободы зависит частично от них»{182} (ибо нельзя позволить немцам разгромить Россию).
Однако Пенлеве, в чьих руках находилась цензура, отступал перед натиском Петена. В июне 1917 г. цензоры получили приказ запретить газетам писать, пусть даже не одобряя, о братаниях на русско-германском фронте{183}.